Настенька. Элина Лунева
да кто ж возьмёт?
Откуда-то из-за угла печи раздалось хмыканье домового, и я опасливо покосилась в ту сторону, боясь, что его может услышать или увидеть Матрёна. Но вспомнив вчерашние слова Казимира о том, что простой человек нечисть увидеть не может, я немного успокоилась.
Женщина покачала головой, а затем кивнула каким-то своим мыслям.
– Хотя, – уже боле бодрым голосом проговорила она, – Время то у тебя ещё полно. Люди попривыкнут, да позабудут. Глянь только, какое у тебя лицо чистое да ровное. Мяса нарастишь, совсем красавицей станешь. Жаль, приданого маловато, но зато свой дом, какой никакой, есть у тебя. А там глядишь, парень какой-нибудь приглянется. Вон у Трифана, старосты нашего, двое парней. Старший Ванька двадцати годов уж, всё никак не остепенится охломон, а младший Никитка твой ровесник. Чем не женихи?
Я напрягла память и, вспоминая двух оболтусов, что видела у старосты в доме, от души рассмеялась:
– Это те двое, один из которых сразу ведьмой обозвал, а второй крестился, как от сатаны?
От моих слов женщина скривилась и укоризненно покачала головой на мои грубые слова.
– Ладно, с женихами потом разбираться будем, если таковые сыщутся, – снова уныло хмыкнула я, – Ты лучше подскажи мне, Матрёна, как жить дальше? Ведь я ровным счётом ничего не умею.
И словно в подтверждение моих слов женщина перевела свой взгляд с моих нежных аккуратных детских рук на свои грубые натруженные ладони с мозолями и ссадинами. Лицо женщины побледнело, но она быстро овладела собой.
– Главное до весны дожить, – встрепенулась Матрёна, – А пока прясть можешь, козу же тебе староста вернул. Вот и чеши шерсть, да пряжу делай. Валять войлок можешь. Рукоделием займись, мать твоя была та ещё мастерица, не чета многим. А там и лето придёт, покос будет, травы, да сборы полезные собирай, да в мешочки складывай. Бабка твоя травницей была отменной.
– А она дело говорит, – послышалось тихое бормотание домового, и я испуганно заозиралась по сторонам.
– Ладно, пойду к себе, а то Макар сердиться будет. Да и Митьку кормить пора, – засобиралась женщина, а потом как будто бы что-то вспомнив, добавила, – Я чего приходила-то…, баню сегодня топить собираемся. Так и ты приходи, отмоешься хоть.
Дверь с противным скрипом закрылась, и я, снова оставшись одна, призадумалась. А ведь и правда, надо бы хорошенько вымыться, смыть с себя и запах, и воспоминания о кладбище. От этих мыслей я снова неприятно поёжилась. Решено, в баню к Матрёне я обязательно пойду. А пока…
– Казимир! – позвала я своего домового.
И он тут же оказался передо мной, словно выпрыгнувший чёрт из табакерки.
– Тьфу ты нечисть, напугал, – пробухтела я, – Нельзя же так людей пугать, ведь можно же по-человечески.
На мои слова домовой лишь ухмыльнулся и покачал головой:
– Так нет здесь людей-то, навьюшка, – а потом, увидев мой рассерженный взгляд, торопливо добавил, – Чего звала, хозяйка?
– Отпирай сундуки Казимир, приданое потрошить будем, – кровожадно улыбнулась я.
Надо было видеть лицо домового,