Семьдесят два градуса ниже нуля. Владимир Санин
не намекай! – повысил голос Ленька. – Не намекай! Понял?
– Оставь, Игнат, – вмешался Давид.
– А чего он намекает? – не унимался Ленька. – Чего прилип?
– А то, что где ты, там и прокол!
– Цыц, щенячье племя! – рыкнул на них Гаврилов, спускаясь. – Тошка не запустился?
– Не успел, батя, – сунулся к нему Тошка.
– Твое счастье, что не успел!
– Разговариваешь, батя, – с упреком сказал Алексей. – Обещал ведь.
– Поболел, хватит! – Гаврилов потряс кулаками. – У, гад ползучий! Костюм небось гладит, сволочь, регалии цепляет, чтоб с фасоном на причал сойти!..
– Не заводись, батя, – тихо проговорил Алексей. – Пошли в тепло.
– Сам иди!.. – заорал Гаврилов. – Игнат, говорил Синицыну про отверстия?
– Говорил, батя, вместе с Валерой, не сомневайся.
– А что толку, что говорил? Проверил?
– Не проверил, батя…
– Почему не проверил?.. Молчишь?.. – Гаврилов отдышался. – Ладно, молчи, утешать тебя не стану. Чего глазеете, время теряете? За дело! Вася, осмотри с Тошкой «неотложку». Сани, Давид, цепляй к себе. Игнат, машину раскулачь, аккумуляторы не забудь, соляр, масло слей. Брезентом укрой хорошенько, в сентябре вернемся, отремонтируем либо возьмем на буксир. Все ясно?
И побрел в «Харьковчанку».
А с Ленькиным тягачом случилась такая история. В пургу от снега силовое отделение уберечь невозможно: как его ни закрывай, через невидимую глазом щелочку набьет целый сугроб. И потому в днище тягача, откуда метелкой снег не выгребешь, походники прожигают отверстие для стока воды. Если же этого отверстия нет, то снег, растаяв от тепла работающего двигателя, на остановках превращается в лед и прихватывает венец маховика, как бетон. И тогда стоит водителю нажать на стартер, как с венца летят зубья. Так получилось у Леньки.
Когда Гаврилов с Игнатом перегнали по припаю в Мирный новые тягачи, Синицын должен был приказать сварщику выжечь отверстия. Не приказал – и вот тягач превратился в никому не нужную рухлядь. Чтобы сменить венец, нужно разобрать и снять двигатель, отсоединить коробку перемены передач от планетарного механизма поворота и так далее – словом, разобрать и вновь собрать чуть ли не полмашины.
За сутки и то не справишься с такой работой.
Проканителился Тошка, не успел завести балерину-«неотложку», не то ушли бы с Пионерской на трех машинах.
Вырубили траншею, Давид залез под днище и газовой горелкой выжег отверстие для стока воды.
Поклонились Пионерской, последней станции на пути в Мирный, и двинулись вперед – в проклятую богом и людьми зону застругов.
«Ну, держись, милая!» – подумал про себя Игнат, и «Харьковчанка» с лязгом и грохотом рухнула вниз с метровой высоты.
– Влево уходишь! – прикрикнул Гаврилов, поудобнее устраиваясь в штурманском кресле. – Держи по курсу…
Триста семьдесят километров осталось, из них двести пятьдесят – дорога без дороги. Заструги!