Мистер Скеффингтон. Элизабет фон Арним
Джоб, как выяснила Фанни из справочника «Кто есть кто», получил домашнее образование. В Оксфорде можно не опасаться и этого мужлана Байлза – последние воспоминания о нем исчезнут заодно с приметами цивилизации. Дуайт… да, он там будет, но ведь Дуайт пока вызывает у Фанни только приятные ассоциации. Возможно, целый день посвятив себе, в сумерках Фанни заглянет к Дуайту в комнату: пускай угостит ее кексами, – но это если ей полегчает. А вообще-то, пожалуй, не надо к нему ходить. Ведь выдохнул же Байлз: «Моя несчастная леди!» Нет, лучше пригласить Дуайта к себе или выждать, пока он сам захочет встречи с нею, и милостиво согласиться. У мальчика слишком романтизированное, слишком поэтическое представление о совершенствах Фанни; вдруг, увидев ее в столь неудачный день, он решит, что Фанни теперь всегда будет так выглядеть, и тогда…
Фанни передернула плечами, словно устыдившись, как будто ей небезразлично, что там подумает этот мальчик. Она к нему не пойдет. Пусть он сам мчится к ней на Чарлз-стрит. Но неужто она в самом деле теперь пожилая, если цепляется за студентика? Что дальше? Если не контролировать себя, Фанни, чего доброго, за новыми обожателями станет наведываться в Итон… «В болезни и в здравии…» – вдруг пришло ей на ум.
Какие хорошие, утешительные слова, какой от них веет надежностью, если рассудить.
Да, но ведь речь о муже. Предполагается, что не кто иной, как муж, будет любить жену в болезни не меньше, чем в здравии, и морщинистые ее щеки будут ему столь же милы, сколь и щеки тугие, налитые юностью. Любовники таких клятв не дают даже мысленно – особенно любовники молодые. Эти, увлекшись впервые, поднимают планку стандартов столь высоко, что предмет увлечения, силясь соответствовать, рискует вымотаться и приобрести именно такой вид, какого пылкий романтик как раз и страшился. Не то чтобы Фанни до сих пор слишком выматывалась, хотя бы и ради Дуайта… вот разве только в последний его визит, когда он посетил ее вскоре после болезни… Взгляд у него был ужасно скорбный, и Фанни решила, что это от сострадания к ней, любимой. Теперь она сомневалась. «Моя несчастная леди» – вот что, возможно, не сумела она тогда прочесть в Дуайтовых глазах.
Вокзал Паддингтон! Сколько с ним связано счастливых поездок, думала Фанни, шагая по перрону. Во дни романа с Кондерлеем (про себя Фанни называла тот период кондерлейской эрой, совсем как геологи говорят об эре мезозойской) она, бывало, садилась здесь на поезд до Виндзора (лорд Кондерлей ходил тогда в камергерах, и служба его протекала в Виндзоре). Фанни ездила к нему, проводила с ним вторую половину дня и возвращалась к ужину с охапкой цветов и вся осиянная (что ни говори, а по-настоящему осиять женщину способен только любовник). Шагая по тому самому перрону мрачным туманным утром, Фанни среди прочих пассажиров была как райская птица, что случайно угодила в воробьиную стайку, и сразу бросалась в глаза – да, сразу. Черный костюм (по словам Мэнби, скромнейший из всего гардероба Фанни) отнюдь не выглядел таковым