Мистер Скеффингтон. Элизабет фон Арним
паинькой, и Фанни думала, что на нем поставлен крест. А вот нет же – мистер Скеффингтон подстерегает ее за каждым углом.
Надо его окоротить. Кто он такой? Всего лишь фикция, плод ее воображения, но именно поэтому его появления так тревожат Фанни. Свихнуться в пятьдесят лет – скверное завершение блистательной карьеры. И разве Фанни не сделала все, что было в ее силах, разве мало урезонивала себя, старалась рассуждать здраво, абстрагироваться от видений? Она велела убрать из столовой стул мистера Скеффингтона; она принимала холодные ванны – чего же еще? Правда, вскоре обнаружилось, что меры эти бесполезны. После холодной ванны ее весь день знобило, а что до стула, так ведь мистер Скеффингтон, будучи плодом воображения, продолжил на свой стул усаживаться. Плоды воображения – они такие, с неохотой признала Фанни. Садятся на что придется, даже на то, чего нет.
Словом, надо что-то предпринять. Иначе нервный срыв неминуем. После сегодняшней кошмарной ночи, которую Фанни вытесняла из памяти мыслями о Дуайте, о былой красе своих волос – да о чем угодно, лишь бы сдерживать натиск мистера Скеффингтона, – придется пойти к врачу, хотя это не в стиле Фанни, – связываться с врачами. Ибо этой конкретной ночью мистер Скеффингтон был невыносимо реален. Может, он и плод воображения, не больше; в таком случае он сделал честь ее воображению, явившись столь четким и объемным, и притом в один миг. До сих пор мистер Скеффингтон всего-навсего досаждал Фанни в дневное время: сидел с нею за столом, подкарауливал в библиотеке, провожал в гостиную, – но вчера вечером, в тридцатую годовщину их свадьбы (Фанни как раз вернулась с вечеринки, но отнюдь не в приподнятом расположении духа, ведь все гости были ужас какие зануды), мистер Скеффингтон поджидал ее в холле. Он взял ее за руку – во всяком случае, таковы были ее тактильные ощущения – и поднялся наверх вместе с ней, совсем как тридцать лет назад, и торчал в спальне, пока Фанни раздевалась, и встал на колени, чтобы сунуть ее ножки в комнатные туфельки, и даже поцеловал эти ножки – сначала одну, потом другую. Омерзительно, когда к твоим ногам прикладывается губами плод твоего же воображения, подумала Фанни, распахнула глаза и резко села на постели.
И уставилась на пламя в камине – такое яркое, такое реальное. Восхитительное пламя. Восхитительная спальня и все, что в ней и за ее пределами. Не о чем тревожиться; право, не о чем. Нужно взять себя в руки. А если в груди – противный холод, так это от грейпфрута, и только от него.
Мэнби, судя по всему, способная видеть сквозь стены, скользнула в спальню ровно в тот момент, когда Фанни открыла глаза. Мэнби вошла боком, чтобы в дверном проеме занять минимум пространства и не допустить сквозняка; на подносе она несла утренние письма.
– Какой костюм приготовить миледи – серый или коричневый? Или миледи наденет черный? – вопросила Мэнби.
Фанни не ответила. Она повернула голову, бросила взгляд на поднос; колени ее были подтянуты к подбородку и пребывали в замке рук. Писем целая груда – но все даже