Мир поздней Античности 150–750 гг. н.э.. Питер Браун
влились в русло римской жизни: из них происходили фанатичные римские традиционалисты, ловкие администраторы, упрямые и смелые епископы-еретики.
Даже варварский мир был затронут этими событиями. Ибо экономический и культурный glacis37 между средиземноморским миром и военными границами империи более не существовал. Стоящие вдоль Рейна и Дуная богатые виллы и полиэтничные императорские резиденции оказались соблазнительно близки к развивающимся странам Центральной Европы. В некоторых местах границы Римской империи укрепились за счет нивелировки этого glacis. Средний римлянин чувствовал сильнее, чем прежде, что он – в одиночку и вместе с остальными – один на один с грозным внешним миром; каждый человек в империи мог считать себя romanus38, а сама империя теперь называлась Romania. В среднем течении Рейна, однако, продвижение провинциальной цивилизации к границе благоприятствовало опасному симбиозу римского и варварского: алеманны, которые создавали угрозу Галлии со стороны Шварцвальда, в некоторых отношениях уже были полуримским обществом; их вожди жили в виллах, построенных в римском вкусе, и носили такие же тяжелые пояса и ажурные фибулы, как у римских офицеров, которые стерегли от них границу в Кельне, Майнце и Страсбурге.
Римская культура IV века опиралась на более широкие ряды приверженцев, чем прежде. На Востоке провинции, которые оставались безмолвными начиная с эпохи эллинизма, внезапно стали рассадниками талантов. В Каппадокии, отсталость которой была притчей во языцех, появлялись один за другим одаренные епископы – наиболее известны «отцы-каппадокийцы»: Василий Кесарийский (ок. 330–379), Григорий Нисский (ок. 331–396) и Григорий Назианзин (329–389) – и прилежные молодые люди из этой провинции наполнили аудитории Антиохии, стремясь к классической культуре. Египет, который был умышленно оттеснен на задворки Римской империи, быстро восстановился: в одно и то же время крестьяне Верхнего Египта создали совершенно новую монашескую культуру, а его города дали миру череду одаренных греческих поэтов.
Илл. 13. Прибытие императора на коне, в сопровождении танцующей Виктории и под защитой монограммы Христа. Это стилизованное серебряное блюдо – императорский дар, на котором изображен Констанций II, – доносит мысль, что император всегда рядом со своими подданными. – Чаша: триумф Констанция II (Керченский миссорий). © Государственный Эрмитаж, Санкт-Петербург.
Наиболее значительной чертой этого расширения римского владычества является, конечно же, то, что сама Римская империя стала значить нечто иное для новых romani. Прежние точки опоры патриотизма давно стали слишком абстрактными или слишком далекими. За пределами ограниченного круга ностальгия о Сенате значила мало; за пределами латинского мира не существовало культа города Рима. Такие латинские императоры, как Диоклетиан и его коллеги, показали, что можно быть фанатичным romanus и при этом посетить Рим всего раз в жизни. Для
Тонкий слой (
Римлянин (