Темное солнце. Эрик-Эмманюэль Шмитт
одеждой и были далеки от нынешней моды, ибо она предписывала купальщикам напяливать широкие длинные трусы, которые пузырятся и стоят колом. Ноама его возвращение не обрадовало. Теперь он знал, что у этого антиглобалиста под одеждой: стройное сухопарое тело с выпуклыми мускулами, эффектно подчеркнутыми светлым пушком. Свен был красив, и об этом не подозревал, что делало его неотразимым. При виде его жена и дочь так и засияли. Ноам обозлился.
Свен устроился рядом с ними. Он был в восторге от своего заплыва кролем.
– Бодрит! При семнадцати градусах хочешь не хочешь, а плывешь!
Он выпалил это в лицо Ноаму, будто тот должен немедленно броситься в воду, потом повернулся к Бритте:
– Нырнем в морские глубины?
– Нырнем в озерные, папа!
Отец с дочерью ударили по рукам, понимая друг друга с полуслова. И пошли брать напрокат гидрокостюмы, ласты и баллоны.
Как только они скрылись, Нура посмотрела Ноаму в глаза и прошептала:
– Ты его ненавидишь, да?
– Ну что ты! Он… очень… представительный.
Она рассмеялась.
– Ты бы хотел этого не знать?
– Когда узнаёшь, становится тяжко.
Она склонилась к нему.
– Он прекрасный любовник. Неторопливый. Нежный. Женственный до той минуты, пока не докажет, что он в полном смысле мужчина.
Ноам закрыл глаза. Это признание было ему как кость в горле. Что за игру затеяла Нура? Он в лоб спросил:
– Нура, кто родители Бритты?
– Свен и я.
Она протянула Ноаму свой телефон.
– Вот фотографии моих родов.
Не глядя на них, Ноам усмехнулся:
– Ты не впервые устраиваешь подобную инсценировку. Помнишь, с Авраамом…
– Но посмотри: либо я мать Бритты, либо мне причитается «Оскар» за режиссуру.
На экране замелькали снимки, жесткие, точные, достоверные, не допускавшие никакого сомнения. Нура удовлетворенно забрала телефон.
– Как ты?.. – начал было Ноам.
Его оборвали крики, донесшиеся из-за торговых палаток. Отдыхающие тревожно завертели головами.
Ноам и Нура вскочили, подхлестнутые одним и тем же страхом. Они бежали, огибая бювет, магазин пляжных принадлежностей, ангар с сапбордами, и мчались к перекрестку, откуда неслись вопли, плач и причитания. И чем они были ближе, тем больше боялись того, что им предстоит увидеть.
Бритта лежала в канаве. Она была в крови, руки и ноги неестественно раскинуты.
Возле дочери, находящейся в бессознательном состоянии, на коленях рыдал Свен:
– Этот байкер… влетел на полной скорости! Сбил ее! Она упала. Мерзавец совсем озверел и еще несколько раз бросился на нее… Я подскочил, а она уже без сознания.
Ноам подбежал, склонившись над Бриттой, он различил слабое дыхание.
– Она еще жива…
Родители судорожно выдохнули; это был вздох облегчения, и Ноам удержался, не закончив фразу: