Волки и овцы. Александр Островский
Похоже на это-с.
Чугунов. Жених завидный.
Павлин. Вот теперь тоже Евлампия Николаевна вдовеют, господин Лыняев тоже холостой.
Чугунов. Обо всех-то у матушки Меропы Давыдовны забота.
Павлин. Нельзя же-с. И ах, как они чудесно рассуждают! Евлампия Николаевна богаты очень – значит, им можно и небогатого жениха, только б молодого, вот как наш Аполлон Викторыч; Михаил Борисыч Лыняев тоже богаты и уж в летах – для них теперь на примете есть барышня, княжеского рода; немолодая, это точно-с, и в головке у них словно как дрожание, а уж так образованы, так образованы, что сказать нельзя-с. (Взглянув в окно.) Да вот, должно быть, барина привезли.
Чугунов. Так я в столовую. (Уходит.)
Входят: Мурзавецкий, одет в черном сюртуке, застегнутом на все пуговицы, панталоны в сапоги, на голове фуражка с красным околышем и с кокардой, Влас, с ружьем, патронташем, ягдташем и арапником.
Явление пятое
Мурзавецкий, Павлин, Влас.
Мурзавецкий (не снимая фуражки). Ма тант у себя?
Павлин. У себя-с.
Мурзавецкий. Ох, уж эта охота мне! Устал, братец. А что делать-то! Страсть! Жить без охоты не могу. Халат теперь, да спать завалиться. (Хочет идти в свою комнату.)
Павлин. Нет уж, извольте здесь подождать, так приказано.
Мурзавецкий садится у окна.
Влас. С рук на руки, Павлин Савельич, и барина, и всю сбрую, и амуницию.
Павлин (заглянув в ягдташ). В ягдташе-то, сударь, не то что дичи, а и перышков-то нет.
Мурзавецкий. Незадача, братец, дьявольская незадача. Выход нехорош был, вернуться б надо; заяц дорогу перебежал, какая уж тут охота! Что ни приложусь, паф! – либо пудель, либо осечка.
Павлин (Власу). Снеси к барину в комнату, положи осторожнее!
Влас уходит.
Мурзавецкий (растворяя окно). Фу, духота какая! (Высовывается в окно и свищет.) Тамерлан! Ах, проклятый! Ну, погоди ж! Человек, приведи сюда Тамерлана да подай мне арапник!
Павлин. Нет уж, этого ни под каким видом нельзя: не приказано-с. И какой же это Тамерлан? Нешто такие Тамерланы бывают? Уж много сказать про него, что Тлезор, и то честь больно велика; а настоящая-то ему кличка Шалай.
Мурзавецкий. Много ты понимаешь!
Павлин. Да я всю его родословную природу знаю. Окромя что по курятникам яйцы таскать, он другой науки не знает. Его давно на осину пора, да что и на осину-то! Вот, Бог даст, осень придет, так его беспременно, за его глупость, волки съедят. Недаром мы его волчьей котлеткой зовем. А вы бы, сударь, фуражку-то сняли, неравно барышня войдут.
Мурзавецкий (снимая фуражку). Не твое дело; ты знай свое место! Я разговаривать с вашим братом не люблю.
Павлин. Слушаю-с.
Мурзавецкий. Фу, черт возьми, что это мне как будто не по себе, нездоровится что-то? Ноги, должно быть, промочил в болоте. (Громко.) Человек, водки!
Павлин. Здесь, сударь, не в раззорихинском трактире.
Мурзавецкий. Ну, что же, что не в раззорихинском трактире, ну, что же?
Павлин.