Ветер сулит бурю. Уолтер Мэккин
дыхание.
– Все как вспыхнет! Как пойдет на дно морское! А из воды прямо к небу взлетал белый лебедь. Ей-ей! Каждый лебедь – это умерший принц. Вот потому-то нельзя лебедей трогать, Мико. Ты смотри, не вздумай когда-нибудь швырнуть в лебедя оловянной кружкой, как в гусака.
– Ей-бо, деда, – сказал Мико, – я лебедю никогда так не сделаю. Он принц, да?
– Именно, принц, – сказал дед. – Ну а те, что кладут яйца, те – принцессы. Это, пожалуй, занятие посерьезнее того, чем некоторые наши девки теперь балуют. Ты слышал когда-нибудь, Мико, как лебеди летят?
– Ага, – сказал Мико. – Они так делают: «В-жж, в-жж», вроде, ну, вроде как если крутить банку на веревке.
– Вот-вот, – сказал дед. – А когда наша лодка в море распустит парус и идет в бейдевинд[5], ветер в снастях вот точно так же свистит: «в-жж, в-жж». И плывет она, Мико, точно лебедь.
Он поднял голову и посмотрел на мачту. Обычно скрытая фуфайкой часть шеи по сравнению с загорелым лицом казалась белой-белой.
– Ой, деда! – сказал Мико. – Ой, как мне охота! Можно мне, деда, а, дедушка! Когда мне можно с вами в море?
– Скоро, Мико. Вот погоди, подрастешь еще чуток, да не будет сон тебя смаривать, чуть только смеркаться начнет. А пока ты как следует и не прочувствуешь. Нет, куда там!
– Ой, кабы мне сейчас быть большим, деда! – сказал Мико, захлебываясь. – Кабы я был большой, как дом!
– Ну, полезай наверх, – сказал дед, смачно шлепнув его по голой заднице. – Одежонку я захвачу.
Мико проворно выбрался из лодки и побежал вверх по гладким стертым ступеням, ведущим к пристани. От прямоугольника пристани, поросшего зеленой травкой, в море выдавался указательным пальцем мол. Вдоль берега одна за другой шли три такие пристани, между их выступами находили себе приют рыбачьи лодки. По мере того как бесцеремонный морской прилив поднимал воду в реке, мачты вырастали все выше и выше над краем пристани. К тому же на набережных стало заметно оживленнее. Кое-кто из рыбаков собирал темные сети, разложенные на траве для просушки. Из белых домиков то и дело появлялись черные фигурки людей с ящиками на плечах и ящиками под мышкой, и в чреве баркасов постепенно исчезали груды веревок и сетей, верши для ловли омаров, а кое-где над лодками уже вились голубые дымки угольных жаровен, которые разжигали под палубой.
Мико стоял на набережной совершенно голый и то посматривал на лебедей, то, задрав голову, следил за полетом крупных чаек, которые с криками лениво вились над устьем, то взмывая ввысь, то ныряя. Потом к нему неторопливо подошел дед, и мальчик сунул ручонку в его мозолистую руку, и они перешли через дорогу и побрели по траве к домику, что стоял в центре длинного ряда одинаковых белых домиков, и при виде мирно пощипывавших в стороне траву гусынь и серого гусака, время от времени поднимавшего голову, чтобы оглядеться вокруг, Мико вспомнил все, что случилось с ним полчаса тому назад, и сердчишко его застучало.
«Может, она меня все-таки не будет бить, – думал он, – а если и будет, то, может, не сильно?»
Трава