Цветы тьмы. Аарон Аппельфельд
сейчас опасные, ты же знаешь.
– Может, я к ней схожу?
– Для парней дорога еще опасней.
День превратился теперь для него в череду коротких снов. То это было парение в вышине, то плавание во тьме. Его внезапно разлучили с родителями и друзьями, и вот теперь он сидит в одиночестве на этом чужом полу, устланном длинными ковриками, с которых на него глазеют вышитые большущие коты. Странно: сообщение о том, что мама благополучно добралась до деревни, он не воспринял как добрую весть. Он всегда был убежден, что мама принадлежит ему. Иногда уходит, но всегда возвращается вовремя. И сейчас новость о том, что она жива, прозвучала для него как нечто само собой разумеющееся. Он еще не знал, что там, снаружи, каждое удавшееся передвижение – уже чудо.
Хуго вытащил из рюкзака шахматы, расставил фигуры на доске и сделал первый ход. Чтение книг и беседы до позднего вечера – эта часть жизни принадлежала маме. А шахматы и прогулки по городу и за городом принадлежали папе. Папа немногословен, он внимательно слушает и отвечает одним словом или двумя. Родители оба фармацевты, но у каждого свой мир. Шахматы – игра с множеством ухищрений, и папа Хуго играет отлично. Хуго знает правила игры, но не всегда проявляет необходимую осторожность. Он рискует без необходимости и, понятное дело, проигрывает. Отец не отчитывает его за поспешность и ненужный риск, а только мягко посмеивается, как бы говоря: кто рискует без нужды, обречен на неудачу.
Когда папу схватили и отправили в лагерь, Хуго плакал дни напролет. Мама пыталась убедить его, что папу не схватили, а отправили на работу вместе со многими другими мужчинами, и скоро он вернется, но Хуго был безутешен. Он представлял себе слово «схватили» в виде волков. Сколько он себя ни уговаривал, никак не мог выкинуть этих волков из головы. Час от часу их стая увеличивалась, и они волокли схваченных людей своими громадными зубами.
Он проплакал несколько дней и перестал.
Хуго поднял глаза от шахматной доски: розовая комната по-прежнему его озадачивала. На тумбочках в позолоченных рамочках поблескивали фотографии Марьяны, одетой в экзотические купальные костюмы. Ноги стройные, талия узкая, а груди выпирают как две дыни.
Странная комната, говорил он себе и пытался припомнить что-то похожее, но вспоминалась только парикмахерская, которую все называли «парикмахерской Лили», куда приходили состоятельные и избалованные женщины и сидели, развалившись в шезлонгах – а мама презирала все это.
Когда он сидел, погрузившись в игру, послышался женский смех. Не будучи знаком с домом, он не знал, раздается ли этот смех из соседней комнаты или со двора.
Он чувствовал, что его жизнь окутана многими тайнами. Но в чем они состоят, он мог лишь догадываться. Поиски приводили его в разные странные места. На этот раз ему показалось, что это смеется учительница физкультуры. Она была бесшабашной, говорила громким голосом, орала на дворника и на учеников и была всесильной повелительницей школьного двора.
Он встал, подошел к окну, отодвинул