Озарения. Артюр Рембо
по песку коляска кузена. – младший брат(он в Индии!) − там, к закату лицом, на лугу среди гвоздик. − Стариков схоронили рядом за крепостной стеной, поросшей левкоем.
Дом генерала в осаде листвы золотой. Семейство на юге. – Дорóгой заката дойдёшь до корчмы опустевшей. Зáмок продают; ставни сняли, − кюре, вероятно, унёс ключ от церкви, − сторожки вкруг парка безлюдны. Ограды так высоки – лишь шумные кроны видишь над ними. Впрочем, там и смотреть-то не на что.
Луга к деревням подступают – там не поют петухи, в кузницах тихо. Не работает шлюз. О, придорожные могилы, заброшенные мельницы, острова и стога!
Волшебные гудели цветы. Склоны качали его. Сказочной красоты животные сновали вокруг. Грозовые тучи собирались над волнуемым морем горячих, вечность льющихся слёз.
III
Есть птица в лесу – заслышав её, вы стоите, краснея.
Есть часы – они никогда не звонят.
Есть нора – там белые копошатся зверьки.
Есть собор, он клонится дóлу и озеро устремлённое ввысь.
Есть повозка, брошенная в лесу, или вот она вниз по дорожке, вся в лентах, проносится мимо.
Есть шайка бродяг-комедьянтов в костюмах своих шутовских – меж стволов их фигуры видны на дороге лесной.
Есть, наконец, тот, кто прогонит тебя, когда ты голоден и мучим жаждой.
IV
Я святой, на террасе молящийся, − мирно пасутся стада повсюду до Палестинского моря.
Я учёный в сумрачном кресле. В окно библиотеки хлещет дождь, ветки стучат.
Я путник, по дороге бредущий в лесу низкорослом; шум от шлюзов мои заглушает шаги. Я часами смотрю, как печально полощет закат своё золотое бельё.
Я охотно стал бы ребёнком, забытым на пирсе далеко выступающем в море, или слугой, что идёт по аллее, лбом касаясь небес.
С трудом проходимые тропы. Невысокие эти холмы покрываются дроком. Ни ветерка. Как далеко птицы и родники! Продвигаясь вперёд, вскоре, наверно, придёшь на край света.
V
Кто бы мне сдал, наконец, эту могилу, всю белую от извёстки, с надгробья рельефными строчками, − поглубже под землёй.
Локтями упершись в стол под яркою лампой, − взялся я, идиот, перечитывать вчерашние газеты и тоску наводящие книги.
Наверху, над моим подземным салоном в землю врастают дома, стелятся туманы. Грязь либо красна, либо черна. Город-монстр, ночь без конца!
Чуть ниже – сточные трубы. По бокам − ничего, кроме толщи земной. Быть может, − бездны лазурные, колодцы огня? Возможно, именно здесь встречаются луны и кометы, моря и сказки.
Когда проходят часы, разъедая горечью душу, передо мной словно плывут шары из сапфира, из металла. Я – властелин тишины. Почему бы под сумрачным сводом подвала не забрезжить подобью окна.
Conte
Un prince était vexé de ne s’être employé jamais qu’à la perfection des générosités vulgaires. Il prévoyait d’étonnantes révolutions de l’amour, et soupçonnait ses femmes de pouvoir mieux que cette complaisance agrémentée de ciel et de luxe. Il voulait voir la vérité, l’heure du désir et de la satisfaction essentiels. Que ce fût ou non une aberration de piété, il voulut. Il possédait au moins un assez large pouvoir humain.
Toutes les femmes qui l’avaient connu furent assassinées: quel saccage du jardin de la beauté! Sous le sabre, elles le bénirent. Il n’en commanda point de nouvelles. – Les femmes réapparurent.
Il tua tous ceux qui le suivaient, après la chasse ou les libations. – Tous le suivaient.
Il s’amusa à égorger les bêtes de luxe. Il fit flamber les palais. Il se ruait sur les gens et les taillait en pièces. – La foule, les toits d’or, les belles bêtes existaient encore.
Peut-on s’extasier dans la destruction, se rajeunir par la cruauté! Le peuple ne murmura pas. Personne n’offrit le concours de ses