Мысли и факты (1889). Первый том. Философские трактаты, афоризмы и исследования. Отто Либман
является не мир, а наше сознание. О чем должен и может говорить человек, как не о содержании человеческого сознания? Разве в самой мысли, в самом пустом желании знать и говорить о чем-то другом не содержится вполне ощутимое противоречие adjecto in sckjeeto? Ведь как мы видим цвета только при свете, так и мир мы познаем только в собственном сознании, а то, что останется в остатке, если упразднить человеческое сознание, будет для нас совершенно непостижимым ничем или чем-то, абсолютной тьмой, непроницаемой мистической ночью, населенной призрачными существами субъективного воображения и гипостазированными мыслеобразами догматической метафизики. Этому, таким образом, вполне можно было бы научиться у Канта, даже если быть далеким от того, чтобы по-студенчески цепляться за букву и отдельные положения кантовской системы. Кстати, для тех, кто всерьез принял не совсем легкое решение отказаться от догматической метафизики, остается критическая метафизика, о которой в работе будет дан полный отчет. Если хочется обозначить критическую точку зрения, как это не без серьезных угрызений и сомнений делал сам Кант, именем «идеализм», то это можно сделать; название, в конце концов, безразлично для сути дела. Но если затем возникает так называемый реализм с наивным представлением о том, что эмпирически известная нам Вселенная – это идеалистическая Вселенная, то, апеллируя к показаниям органов чувств, к незыблемости эмпирических фактов и к пресловутой зависимости духовной жизни человека от хода природы, мы выдвигаем наивное представление о том, что эмпирически известная нам Вселенная – это Идеальная Вселенная, Если, исходя из этого предположения, полагать, что эмпирически известная нам Вселенная обладает действительностью и бытием, совершенно независимыми от природы человеческого познания, если полагать, что можно характеризовать этот самый идеализм как искусственное, одностороннее и гиперболическое партийное мнение, тогда непонятно ни дело, ни сам человек. Пусть вспомнятся мудрые слова Лихтенберга, того высшего духа, который, будучи по профессии естествоиспытателем и физиком-экспериментатором, практическим знатоком мира и человечества, но в то же время сатириком и юмористом, поднявшимся на зрелую высоту подлинной самоиронии, гораздо выше слепого восторга юности и доктринерской непогрешимости самодостаточной схоластической эрудиции и взирает на спор догматических партий и систем с высоты.
После долгого жизненного опыта Лихтенберг однажды высказался так: «Если думать об идеализме на разных этапах жизни, то в целом получается так: сначала, в детстве, улыбаешься над его глупостью; чуть дальше это понятие кажется забавным, остроумным и простительным; нравится обсуждать его с людьми, которые по возрасту или положению еще находятся с нами на первой стадии. В зрелом возрасте уже вполне разумно подтрунивать над собой и над другими, но в целом это вряд ли стоит опровергать, это противоречит природе. Дальше думать об этом