Последний Хранитель Многомирья. Книга первая. Пока цветёт радостецвет. Светлана Шульга
сказала, Хранителю не до разговоров, – произнес, провожая взглядом улетающего, Хомиш. – Хмурый стал и неразговорчивый, оттого надобится ему больше настоев да чаев. – Муфель призадумался, внутри него что-то зашевелилось гнусливое, неприятное, как древесные бузявочки под корой. – Что-то все ж случилось за белоземье, – продолжил делиться он волнением с другом, – тревожно мне. Да и мамуша повторяет, что сердце ее за Хранителя трепещет.
– Скажешь то ж. Чего за него переживать? – фыркнул Лифон. – Он же Хранитель. Он всеведущий, он бесстрашный. И, может, даже вечный.
– Нет вечного, – помотал головой и поник Хомиш. – И я не вечный. И ты не вечный. И мамуша не вечная. Даже Хранитель не вечный.
– Скажешь то ж. Как это не вечный? Разве ты помнишь Многомирье без Хранителя? Вот! – присвистнул от собственной правоты Лифон. – Никто не припомнит таких времен.
– Но он глубокий старец. Не мог же он народиться стариком, а значит, когда-то он был таким же, как мы – полнокровным. Он старится, а все, что старится, когда-то вымирает.
Лифон демонстративно зевнул.
– Скукота стала с тобой. Я думал, ты проснешься взрослым, а ты проснулся нудным. Пошли, узнаем, чего он прилетал.
На кухне Габинсов пахло как обычно – выпечкой. Круглое окно было нараспашку, и яркие ставенки издавали едва слышный мягкий скрип, покачиваясь от легкого ветра. На подоконнике, кивая, со всем соглашался нераскрывшийся бутон радостецвета в глиняном горшочке, вторя ему, покачивались расшитые занавески. Афи выныривала из ниоткуда и снова заныривала в никуда. Проворная норна не могла упустить возможность полакомиться крошками сдобы, которая уже распространяла ароматы на все комнаты в жилище Габинсов. А там, где сдоба, там и мед. А уж больше сахарной сдобы норны любят только сладкую медовую патоку.
– А вкусняк еще нет? – уточняла Афи и каждый раз исчезала, как только мамуша строгим взглядом и головой в чепчике давала ей отрицательный ответ.
– Чего ты спрашивал, малуня? Ах, ну да, про Хранителя, – теперь мамуша решила ответить младшему. Хомиш давно устроился рядом с печкой в кресле и вытянул вперед уставшие от долгого похода лапы. Пальцы словно жили отдельной жизнью, то скручивались, то распрямлялись. – Хранитель прилетал за чаями. И про праздник справлялся. Расспрашивал, как готовимся. Что и как в деревне. Не болеет ли кто. Забот и беспокойства у нашего Хранителя столько, что в голове не укладывается.
– Разве раньше он спрашивал? – поинтересовался Хомиш и подвернул лапы под себя, располагаясь удобнее. – Хранитель и на праздники-то не прилетал ни в одну из деревень уж поди сколько лет. К тебе только и наведывается, а про муфлей как и позабыл. Все говорят.
– Правду говорят, – подтвердила мамуша и закивала. – Знаешь, малуня, стал он будто болезненный и тревожный. Чую, он прилетал за чем-то еще, а вот зачем, как разобраться? Выспрашивал про тебя. Как твои пальчики? Зажили после настоя ковынь-травы?
Хомиш глянул на пальчики, что обжег неизвестный цветок. Волдыри сошли, и боль совершенно утихла.