Нос. Том 1. Роман Сергеевич Беляев
посылают двойные послания, не имеют намерения посылать их.
– Для людей вообще лучше ничего не делать, – продолжил он после небольшой паузы. – Не ценят они этого…
– Ну вот ты меня подвозишь, а значит что-то делаешь, а я это очень ценю, – решил я с ним поспорить.
– Да мы-то с тобой нормальные. Я про других людей говорю.
– Каких?
– Стадо ёбаное это. Которых большинство. Которым нихуя не надо, лишь бы спиздить у других побольше, да поднасрать, чтобы никто не заметил.
Я не понимал, про каких людей он говорит. Вернее, я понимал, что он имеет людей в широком смысле, людей как общество, но, признаться, я не хотел этого понимать, не хотел понимать его слов. Они становились слишком общими, чтобы улавливать в них что-то конкретное.
– А ты? – продолжать я решил из вежливости.
– Что я?
– Ты ценишь?
– Конечно! Ты вот мне помог пива найти, и я это очень ценю. Потому что без тебя хуй бы я его нашёл, наверное.
– Рад помочь.
– Вот видишь! Вот так это работает. Два умных человека случайно встретились, оформили взаимовыгодное сотрудничество, помогли друг другу и всё заебись у них!
– Ага…
Разговаривать на эти темы мне наскучило. Немного радовало то, что поездка скоро закончится. Но также это и огорчало. Радовало потому, что не придётся вести эти пустые разговоры. Я не против пустых разговоров. Если они хотя бы весёлые. Огорчало потому, что мне придётся идти туда, куда я уже не очень-то и хочу. Поэтому баланс был найден. Но, тем не менее, я не знаю, куда я хочу. Я устал. Я был бы не против просто лечь на уже толстый слой свежевыпавшего снега и проплавить в нём форму своего тела его теплом, не замечать холода снега, уютно уснуть в нём без мыслей о том, что будет завтра, и проспать спокойно и без снов, и не быть разбуженным прохожим или дворником или бродячей шавкой. Я не хочу ничего. Хочу погрузиться в мысленное ничто, пустое, без слов и образов, без чувств и ощущений. Хочу, чтобы пока я там умом, моё тело было помещено в кокон, который станет невидимым вместе с ним, и чтобы меня в нём никто не мог достать. И чтобы он пинался незамечающими его людьми по пыльным тротуарам и толкался машинами по залитым солнцем и выхлопными газами проезжим частям, и моё сердце не разрывалось от жалости к самому себе, беззащитному, вынужденному укрыться в этом коконе, с которым так небрежно обращаются невидящие его люди. Чтобы он летел вместе с зелёными листьями по ветру, как воздушный шар в голубом небе. И чтобы так было пока не останется никого, кто меня знает. Чтобы, когда я из него вышел… Я бы всё равно не знал, куда мне идти. Но я хотя бы не должен бы был куда-то идти. И я бы хотел, чтобы у меня был тот платок. Я бы хотел, чтобы со мной были все вещи, которые у меня были, но которые ушли. Но их так много, что в коконе поместилась бы, наверное, только последняя – найденный платок. Я бы хранил его и не выбрасывал. Потому что мне всегда очень грустно выбрасывать какую-то вещь, которая отслужила свой срок. Она служила верой и правдой, а в награду получает