Салон-вагон. Андрей Соболь
нет живого бога, а только пустота. Вот все…
По-прежнему улыбаются синие губы, по-прежнему, не переставая, вздрагивают стеклянные двери.
Я передаю Борису разговор Бергмана со мной. Борис взволнованно ловит каждое мое слово. То он садится, то встает и все просит:
– Ничего не пропускай.
– Я повторяю все то, что он мне сказал.
– Ты это спокойно выслушал? – спрашивал он.
– Мне было больно за него, – говорю я.
– Только?
Снова глаза его печальны. Я не хочу этой печали: если один упал, то другие должны встать. И несколько раз я упорно повторяю:
– Только!
Рано утром Нина будит меня и говорит оживленно:
– Я сегодня еду.
Потом бежит к Борису. Я слышу, как она бодро кричит ему:
– Вставай! Я еду!
Возвращается ко мне.
– Ты удивлен, что так внезапно? Но надо же, правда? Этим я ускорю наш переезд, а то вас отсюда никак не вытянешь. Надо еще ждать, пока Шурку привезут. Ведь это ужасно долго; лучше там ждать.
Складывает вещи в саквояж, потом вдруг отбрасывает его в сторону, задумывается.
– Саша, ты недоволен? Хочешь, я не поеду?
– Нет, нет, поезжай, – отвечаю я. Стараюсь улыбнуться, но чувствую, что мне это не удается. Неужели она не видит, что это не улыбка, а гримаса?
Вновь смеется… не видит. Целует… Не видит. Мы торопливо завтракаем… Борис хмурый. Нина тормошит его:
– Не кисни!
Зачем он хмурится? Как долго тянется завтрак! В коридоре Борис пропускает Нину вперед, меня удерживает и как-то робко говорит:
– Попроси ее не уезжать.
Я коротко спрашиваю:
– Для чего?
Он молча догоняет Нину. С одной улицы мы переходим на другую; проходим мимо ресторана, где третьего дня я был с Бергманом. Я вспоминаю вопрос Бориса, спокойно ли я выслушал его. Вон виден столик, за которым мы сидели. Спокойно или неспокойно – это все равно: Бергман-еврей для меня ничто, Бергман-революционер – многое; падение его делает мне больно, но это все. Когда упал один, должны встать другие.
Сверкают витрины магазинов, в воздухе звон людских переменчивых голосов.
Только так – встают другие…
Утро молодое, без пыли, без духоты. Гудит вокзал. Снуют носильщики. Из газетного киоска выглядывает чье-то заспанное лицо. Нина в вагоне, стоит у окна, оживленная, с искорками смеха в углах рта. Тонкая тень на лице то появляется, то бегло исчезает, словно не она, а кто-то другой шевелит и играет ее ресницами.
– Вот увидите, какую чудесную квартиру найду и дешево. Только не скучайте, бедненькие мои.
Я ее спрашиваю:
– Когда вернешься?
– Четырнадцатого. Непременно, ни в каком случае позднее. В четыре дня я успею, потом дорога. Четырнадцатого я приеду, а двадцатого – двадцать первого мы все двинемся. Правда, хорошо?
Машет нам платком и за поворотом исчезает.
Борис