Последний бог. Александра Лисина
Зачем рабу воспоминания? Все, что от него требовалось, это умение убивать да безупречное послушание. И новорожденного Палача обеспечили тем и другим в более чем достаточном количестве.
Единственное, в чем ошиблись его создатели, это в том, что оставили своему творению умение рассуждать и принимать решения. Сохранив способность к оценке, Палач со временем начал анализировать поступки не только жертв, но и хозяев. После этого, как он однажды признался, у него появились вопросы. И когда его бесстрастие, долженствующее служить защитой от Тьмы, дало первую трещину, задумка некросов оказалась обречена на провал. А идеальный убийца превратился в крайне опасную сущность, которая научилась сама отдавать себе приказы.
Более того, именно сейчас, окунувшись в его чувства, я неожиданно понял, что, вырывая чужие души, Палач всегда в той или иной степени касался чужих воспоминаний. Забирал у своих жертв то, чего не было у него самого. То, благодаря чему его в итоге и заметила Тьма. Он забирал у них не только жизнь, но и эмоции. У каждого – по крохотному осколку, из которых годами пытался воссоздать себя прежнего. Но поскольку больше всего в этих эмоциях было боли, страха, ужаса и отвращения, то со временем Палач сошел с ума и превратился в тварь, которую в итоге стал опасаться даже хозяин.
Мысленно ругнувшись, я стиснул голову Мэла пальцами и, требовательно уставившись ему в глаза, вернул на место поводок. Однако на этот раз вместо тонкой связующей нити создал устойчивый мост, который и перебросил к тонущему во Тьме разуму.
Возможно, я совершил ошибку, открыв ему собственную память и поделившись тем, чего я никому и никогда не показывал. В каком-то смысле я действительно открыл ему душу. Вместе с воспоминаниями, чувствами и мыслями в надежде, что мои эмоции вытеснят то, что переполняло его мятущуюся в сомнениях душу.
И Мэл не оплошал. Почувствовав поддержку, он ухватился за мои воспоминания, как утопающий – за брошенную с берега веревку. Связь между нами в мгновение ока окрепла. Теперь я чувствовал все, что происходило с ним. Помнил то, что было доступно ему. Я держал его на поверхности наших общих воспоминаний и, заново переживая свое собственное прошлое, медленно и постепенно вытягивал своего служителя из океана вязкой, жгучей, застарелой, но от этого не менее опасной боли.
Я свой океан когда-то уже переплыл. Я справился, выжил. И его вытащу, даже если для этого придется выволакивать его оттуда за волосы. Впрочем, он и не думал сопротивляться. Как ни странно, моя боль подарила ему опору. Стала тем самым канатом, который помогал удержаться на плаву. Мой разум стал для него маяком. Настойчивый голос не давал забыться. А любая, даже мимолетная, мысль тут же становилась ему известна. Так что, думаю, не ошибусь, если скажу, что на какое-то время Мэл по-настоящему стал мной, а я до печенок проникся тем, что довелось пережить ему.
А потом все так же внезапно закончилось.
Образовавшаяся между нами связь перестала звенеть натянутой