Темные изумрудные волны. Федор Московцев
комнате, занавешенной плотными шторами, было душно и темно. На письменном столе, который год уже не использовался по назначению, лежал свернутый надувной матрас, полотенце, и плавки. Дверца шкафа была открыта, оттуда виднелись небрежно набросанные вещи. На полках стеллажа в строгом порядке выстроились книги – их давно уже никто не читал. Постель была просто свернута и неубрана в кладовку, а половину дивана занимало то, что нужно выбросить. Количество хлама постепенно увеличивалось – Андрей избавлялся от всего ненужного, – вынимал из тумбочки, из шкафов, из-под стола старые тетради, записные книжки, иногда даже игрушки, старую одежду, и складывал все это в одну кучу. Находясь в кладовке, бросал оттуда вещи в комнату, и на полу образовалась новая куча. Радиодетали, микросхемы, шутовской наряд, в котором он развозил все это по магазинам, списки этих самых магазинов. Всё, всё это нужно выбросить. Выйдя, споткнулся о штангу, и чуть не упал. Выпрямившись, пригрозил маскам, изображенным на картине, которые, как ему показалось, вдруг заулыбались.
Собрав все в три больших пакета, Андрей отнес их на выход. Дома никого не было. Этим утром он собирался ехать за Волгу, но потом вдруг передумал, и решил избавиться от старых ненужных вещей. Сначала подумал, что за этим занятием ему придет озарение, чем заниматься дальше, после увольнения, но теперь был разочарован. Выброс старых вещей еще не означает приобретение новых. Сознание наполняла темнота и уныние, как полумрак наполняет занавешенную наглухо комнату, а будущее так же непроницаемо, как лица в масках на картине.
Андрей прошел в отцовский кабинет. Вот уже целое утро не заглядывая на часы, он потерял точное представление о времени. Через окно было видно, как по улице шли люди, ехали машины, – жизнь проходила своим чередом, в своем обычном ритме; но все, что касалось его самого, казалось ему странным, бесконечно томительным и долгим. Он посмотрел на небо, и представил, что следит откуда-то со стороны, откуда-то из этого воздушного пространства, за движением того невероятного множества самых разнородных вещей, – домов, растений, чужих воспоминаний, поворотов улиц, зрительных впечатлений; музыки, разложенной на атомы, и ясного света, образованного полнейшим слиянием составляющих его семи цветов; – всех тех вещей, в которых проходит его существование и жизнь других людей, его сограждан. Он видел мир не своими, а другими глазами, глазами некоего неземного существа, которое видит предметы, но не понимает, что это такое. Такое часто с ним бывало, и ему была непонятна природа этого явления. Иногда им не воспринимались предметы полностью, а видны только составляющие их части, не соединённые между собой; полная картинка почему-то не складывалась. В такие минуты он боялся, что сходит с ума.
Андрей вышел из отцовской комнаты и прошел в зал. Медленно рассекая горячую и сонную муть, вышел на балкон. Огненный диск, опаливший город, был высоко, воздух почти звенел от жары. Во дворе никого не было. На знойной земле черными пятнами лежали тени деревьев, неподвижных, как безмолвные статуи. В голубом воздухе дремали прозрачные ветви тополей. Ничем не нарушаемая завораживающая тишина наполняла двор.
В остановившейся вселенной Андрей был один, как путник, потерявшийся в пустыне. А зыбкий сладостный мираж – это обманное видение, завлекающее на