Демоны города масок. Юлия Арвер
неподалеку от рынка, который днем гудел разворошенным ульем. С приходом темноты этот гомон сменялся шумом трактиров и постоялых домов. Все приличные кофейни, коими славился Даир, закрылись, уступив место питейным заведениям.
Здание трактира увивал плющ, возвращая мои мысли к Зеленому особняку. Днем я наведался к дому Мауры и невольно замер, пораженный мрачными воспоминаниями. Кто бы мог подумать, что призраки прошлых дней, когда тощий сын пекаря прибегал сюда с хлебом под мышкой, загребая пыль прохудившимися носами башмаков, безжалостно обрушатся на меня спустя столько лет! Я забыл, справился с собой и детскими обидами. Стал тем, кем мечтал стать, будучи обозленным на весь мир ребенком. Так почему же призрачная боль до сих пор зудела внутри?
Когда, скрытый сгущающимся полумраком, я наблюдал за Зеленым особняком, мимо прошли навьюченные покупками пара солдат из отряда наместницы. Наверняка бывшие сослуживцы возвращались с рынка. Они беззаботно исчезли за воротами, и особняк вновь замер. Лишь тонкая струйка дыма, вьющаяся над черепичной крышей, выдавала присутствие людей в некогда пустующем доме.
Отчаявшись увидеть Амаль, я позволил ногам увести себя по знакомым улочкам туда, куда стремился маленький Амир, все еще живший где-то внутри моего огрубевшего сердца. Если Даир и изменился за прошедшие пятнадцать лет, то перемены коснулись лишь шумного центра, но уж никак не забытых Владыкой окраин. Узкие улочки, на которых то и дело мельтешили горожане в разномастных костюмах, привели меня туда, где серость сменялась серостью. Не было в бедном квартале места ярким цветам и улыбкам, как не было его и в моих детских воспоминаниях.
Я брел по знакомым утоптанным дорожкам, что пришли на смену брусчатке. Эта часть Даира не таила в себе ни очарования, ни таинственности. Здесь давно поселились нищета и отчаяние. Старые покосившиеся домики, люди в темных одеждах, вонь от скота и бесконечно уставшие лица. Здешние жители дни напролет обрабатывали землю, трудились на мануфактурах и кузницах, пасли скот и таскали на рынок огромные тюки с выращенными овощами и фруктами, продавая все до последней морковки в надежде заработать на муку и крупы. Толпы детей в поношенных одеждах шатались по окрестностям, и невозможно было определить, кто из них беспризорник, а кто – нет. Когда-то и я прибился к одной из таких шаек.
За три месяца до того, как на пороге нашей хибары появились навиры, отец, напившись в очередной раз, обрушил на меня поток брани. Он вопил, какое же ничтожество уродилось из его семени, а мать трусливо горбилась в углу, зажимая уши четырехлетней Дании. Тогда я впервые осознанно применил на отце свой дар, заставив его подавиться словами и заткнуться. Подобного унижения он не вынес и велел убираться из дома. Уже у порога мать из жалости шепнула, чтобы я приходил втайне от отца. Гордость не позволила мне принять ни крошки у женщины, не сказавшей ни слова в защиту своей плоти и крови.
Тогда я и повстречал шайку мальчишек-беспризорников. Благодаря необычным способностям они радушно приняли меня в свои ряды. Так мы и скитались по улицам, воруя у зазевавшихся