In the Mood, или незабытая мелодия. Ольга Вербовая
акына, происходившее на глазах у его слушателей? – заметил он с таким лицом, от которого скисло бы молоко. – Однако устную литературу поглотило печатное слово. Скоро нам всем крышка!
Темников горячо спорил. Он доказывал, что кино вместе со звуком приняло целый ряд театральных условностей, даже условность актёра, играющего технически подчёркнуто.
– Возникновение цвета снизило жизненную правду, – приводил он железобетонный аргумент. – Ещё анилиновая раскраска придала зрелищу неприятную олеографичность.
Васютин за глаза называл его ретроградом за ненависть ко всему современному и жажду возврата к патриархальности. Сам Васютин не слишком парился из-за провалов премьер, ибо ранний успех сделал его зазнайкой. Он пользовался такой бешеной популярностью, что мог легко затеряться среди деятелей культуры, которых показывали по телевизору. А Темников – ничтожество, он не решал ничего, был частью интерьера. Вдобавок, он толстый и сопел, как морж. Старый чёрт, а всё никак не перебесится.
Смыв грим, Темников уходил в свою оставшуюся жизнь и возвращался в квартиру, имевшую следы холостяцких свиданий. До Татьяны всё было разово, но на эту нежную блондинку он лапу положил крепко, окидывая её влюблённо-собственническим взглядом. Он не мог ни на кого переключиться, был зациклен на ней.
Они встречались по выходным, и Темников не торопил её перебираться к себе: эта была страсть, питавшаяся ясными озёрами безбудничного существования. Темников и представить не мог, как он, подобно пресыщенному супругу, чмокает воздух возле её щеки – скучное и пресное, как маца, занятие. Уж лучше свободные отношения, никакой мещанской ревности! К тому же он был беден, за душой ни гроша, ни нитки. Завтрашний день представлялся ему туманным.
Темников водил Татьяну в музеи и театры, рассуждал о Босхе и Гёте. Угасшая было жизнь расцвела новыми красками, засияла, словно под застывшими искрами театральной люстры. Татьяна, ослеплённая, не замечала его неряшливости, не чувствовала запаха старых картофелин, растекавшихся чёрной лужей под раковиной на кухне.
Темников был весел и беззаботен. Когда гримёр огуливал пушистой кистью его щёки, нос и лоб, он катал на языке куплет современной песенки или издавал страстный вой цыганского романса.
Шла репетиция нового спектакля. Темникову поручили роль искусителя: он должен был явиться в облике Дьявола, обозлённого святостью главной героини, которую играла хрупкая Анжелика. Самолюбие Васютина было крайне уязвлено: настоящего дьявола может сыграть только он, Васютин! Даже Климович, зеленоглазый, в пышном облаке кудрявых волос, игравший возлюбленного Анжелики, признавал за ним превосходство.
– Вы на глаза его посмотрите, – взывал Климович, убеждая Лохвицкого. – Чернющие, как могильные ямы. Это же Сатана в пустыне!
– Что ни говори, а дьявол привлекательный персонаж, – поддерживал его Штепа, старый пьяница, оставивший