Неведомый. Анна Аскельд
Только из труб поднимались дымовые завитки, и ветер шуршал прошлогодней листвой. Затишье. Не к добру.
Хотелось напиться, взять коня и бросить напарников разгребать разведенное ими дерьмо. Но Рунд не могла позволить себе такую роскошь. Она посмотрела на пальцы – чистые, без крови, они мелко тряслись, выдавая страх.
– Ты сын идиота, Бёв. Зачем нужно было его калечить?
– А что, я должен был позволить ему себя убить? – возмутился Бёв. – Он кинулся на меня с топором. А его девка понесла от ворона – да их всех здесь надо перевешать! – Парень подошел и пнул мужика по больной ноге. – И поджечь деревню со всеми, кто там живет. Неизвестно еще – может, они скрывают этого перевертыша, отца мелкого ублюдка, – услышав стоны трактирщика, Бёв осклабился, довольный собой.
Пощечина вышла достаточно сильной, и ладонь Рунд онемела. Она с удивлением уставилась на свою руку, а после – на покрасневшую щеку Бёва. Парень замер и удивленно посмотрел на Рунд. Сама не понимая, зачем ударила Бёва, она открыла рот, но не произнесла ни слова.
Куда, интересно, подевался тот деревенский добряк, никому не отказывавший в помощи и принимавший свое бремя как наказание, проклятие, а не честь? Рунд впервые поймала себя на том, что мальчик, которого она прежде знала, давно умер. Тот, кто стоял перед ней, никогда не подал бы руку девочке, наглотавшейся песка под ударами чужих палок. О нет. Он бы взял палку и умножил ее страдания.
– Да что на тебя нашло? – Слюна Бёва забрызгала ее щеку, и его красивые глаза превратились в свинячьи щелки. Он схватил Рунд за плечо и встряхнул. – Может, ты еще будешь оплакивать того мелкого сучонка?
– Это был ребенок. – Голос Рунд прозвучал неожиданно свирепо, и она замолчала, пытаясь удержать гнев. А после добавила: – Да, оскверненный. Но ребенок.
Кация хихикнула, как будто услышала хорошую шутку. Яграт сделал вид, что ничего не заметил, а Бёв потрясенно смотрел на Рунд, словно впервые ее видел.
«Да! – хотелось крикнуть ей. – Мы делили с тобой постель, но ты ничего обо мне не знаешь, как и все остальные. Ничего!»
– Что ты несешь?! Это была честь. Великое благо – для людей и даже для таких неблагодарных скотин, как этот, мать его, трактирщик со своей сраной женой. И дочерью-потаскухой, которой все равно, кого и от кого рожать. Ты тахери! Ты поклялась своей кровью и всем, что у тебя есть. Искоренять погань. Людоедов, язычников, безбожников. Они увели моих родителей, принесли в жертву младшего брата – а тому было три года! Он, – Бёв ткнул пальцем в мужика, который пытался выползти на улицу, – пригрел бы этого выродка. И вырастил чудовище!
Рука Бёва сжалась на запястье, причиняя боль, но Рунд не торопилась его высвобождать. Напротив – придвинулась ближе и усмехнулась, отчего лицо друга сморщилось от раздражения.
– Дурак ты, как есть дурак. Всем, что у меня есть, – да ничего у меня нет! Как и у тебя. И клясться мне было нечем. Что моя кровь – давай, пусти ее прямо здесь, я буду только рада!
– Хватит! – Кация протиснулась между ними и ударила