Ещё одна. Аполлоний Акацинский

      Стучат и срываются адские пасти,

      Рычат, задевают открытую плоть,

      А кровь – раздражитель вампировой страсти —

      Предательски вкусно течёт и течёт.

      Поток нескончаемой дикости злобной,

      Ничем не оправданной жажды загрызть,

      В своей же крови бесконечно расходной

      Готовы добычу свою утопить.

      Работает Латка, и падают звери

      На место их новые злобу несут

      Тела обездушенных, жёстких и серых

      Каменеют, а внутренности гниют.

      У каждых зверей есть своя одичалость,

      Но жадность и глупость их всех победит.

      Безугаму косит мордастая наглость,

      И хором из дёсен смердит и смердит.

      Вдруг рёв… сзади слышится рёв диких кошек,

      Должно быть, с десяток сюда принесло

      На помощь несчастным, на ужин и тоже

      На промысел древний своим ремеслом.

      Зубами и лапами рвут, мечут стаю,

      Вгрызаются в шеи безумных волков

      Большие когтистые братья ширваны.

      В конце-то концов, отступите же! Но…

      Прут. Прут! Через трусость и чёрные козни,

      Друг друга кусая, толкая в бедро,

      Порой порицая шерстистую подлость,

      Про праведность брешут брезгливо, грешно.

      Прут! Черти, как будто бы солнце затмило

      Большим от земли козырьком навсегда.

      Ушли бы куда-то, пока отступили б…

      Нет завтра! Сейчас, иль уже никогда!

      И сотни, и сотни на смену пропащим

      Нахраписто лезут в зомбический ряд.

      Глаза наливаются ржавой напастью,

      Стеклист и прозрачен бесстрастный их взгляд.

      А Латка ослаб. Кровь упрямым потоком,

      И вот уж не сильно вонзает копьё,

      И вот уж рука опустилась. Высоко

      Держать, защищаться уж ей не дано.

      Сильнейшая боль превращается в онемь12

      «Онея, да, ты, мой любимый цветок,

      Тебя напоследок я ласково вспомню,

      Спокойную мудрость твоих берегов.

      И маму, кому бесконечно я должен

      Тем, что волю к жизни я гордо несу,

      Кто в очень опасные ранние годы

      О мире прекрасном привила мечту.

      В том мире нет алчных, жестоких шакалов,

      По глупости ленных бумажных волков,

      Там радость творений, забота о слабых,

      Там возраста опыт для юных живёт.

      Красивые, добрые, нежные взгляды

      Свободных, и смелых, и честных людей…»

      Но пасти и шерсть, зубы низменной кармы,

      Крамольный обычай из хищных пещер

      Его обличили в рулон жёсткой ткани,

      Крючками цепляющей бренную плоть.

      К широкой груди в бледном дыме руками

      Дрожащее тельце упорото жмёт.

      Шум. Свет. Жаркий, пахнущий свет языкастый.

      Вой. Крик. Проницательный крик горловой…

      Это