Внучка берендеева в чародейской академии. Карина Демина
не дается… и кто этую мучению придумал? С дорожкою, вон, и то легше. Там все понятненько, бежишь себе, ногами грязюку месишь, скачешь по камушкам не то оленухой молодой, не то коровою, что белены объелась, – я подозревала, что второе мне ближе. А тут… сидишь, ноги скрутивши – у меня по первости от этакого скруту ныли страшно – и глаза закрывши, пытаешься отыскать в себе внутренний источник силы, а отыскавши, раскрыть его и достичь некоего внутреннего равновесия с собою.
Так Архип Полуэктович говорил. Прочие то ли понимали, то ли делали вид, что понимают, главное, не спорили. Оно и правильно, наставнику перечить – себе дороже. Вот и маялися.
В первые-то денечки еще по-божески было, сидели недолго, а ныне вот с самого утра… заместо лекций, аки сели, так и… я честно пыталась.
И глаза закрывала старательно.
И мысли всякие гнала, от которых в голове свербеж и беспокойство.
Правда, с мыслями не совсем чтобы получалось, верней, совсем не получалось… то одно в голову лезло, то другое… то беспокойствие за бабку, как она там? Получила ли письмецо мое? Я уже и другое писать начала… а ведь задождило, но то в столице, в Барсуках-то этакою порой обыкновенно сушь стоит… а вдруг и там развезло? Успели ли мужики сено убрать? А в нашем старом сарайчике крышу подправить надобно было, иначе сено это зимку не перележит. Чем тогда корову кормить?
Эти мысли прогонишь, так другие тут как тут.
Уговорил ли Ивашка родных посвататься к Марьянке? И ежели так, то что с приданым решили, с козою разнесчастною? И как оно у Бобыльчихи, которая вновь непраздною ходила. Разродилася ли? А ежели да, то мальчик аль вновь девка? За третью девку кряду, небось, свекровь ее со свету сживет… зловредная баба, а вот поди ж ты, пироги у нее самыми пышными на селе выходят.
– А знаешь почему? – продолжал допытываться Архип Полуэктович. – А потому, Зосенька, что не желаешь ты понять, что в медитации есть толк… Думаешь, что наставник тебе попался с придурью, перечить не перечишь, но и не стараешься.
И по лбу меня постучал, легонько, однако ж звук вышел гулким, будто бы и не голова у меня на плечах, но жбан глиняный.
– Стараюсь. – Я лоб потерла.
Уж до мозолей на заднице исстаралась вся, куда уж дальше-то!
– Плохо стараешься. Не так, Зося.
– А как?
– А это ты сама понять должна. – И усмехнулся этак хитро, аккурат как тот цыган, который в позапрошлым годе пытался бабке моей коровенку всучить, дескать, молочная зело, и не молоком – чистыми сливками доится, по три ведра на дню дает.
Сладкоголосый был… едва не окрутил.
– Иди, Зося, – вздохнул наставник, верно, по глазам моим понявши, что вновь одолели меня не те мысли. – Иди… и как найдешь в себе равновесие, так и возвращайся.
Сказал и глаза прикрыл.
Я некоторое время посидела еще, до сего-то дня меня с уроков не выгоняли, но после встала, небось, не курица, цыплянят не высижу.
Огляделась.
А хлопцы-то,