Львы Сицилии. Закат империи. Стефания Аучи
Мария, как я устала! Иди-ка сюда, присядем, – вдруг говорит дочери Элеонора.
Ушедшая вперед Джованна останавливается, ждет, пока мать сядет на каменную скамью перед вольером, присаживается на уголок рядом. В саду гуляют ее малыши с нянями, гоняют попугаев в вольере. Неподалеку мужчины курят сигары и вполголоса переговариваются.
У матери на юбке жирные пятна. Наверняка поела перед тем, как прийти на обед, думает Джованна со смесью досады и раздражения. Княгиня, а так себя распустила!
– Ишь ты! Забеременела, а мне ничего не сказала? От донны Чиччи узнаю! А теперь и свекровь твоя говорит, а я, выходит, последняя…
Джованна не отвечает. Разглядывает свои тонкие пальцы и замечает, что обручальное кольцо на безымянном скользит слишком свободно. Потом смотрит на бриллиантовое кольцо с изумрудом – подарок Иньяцио. На Рождество он подарил ей еще и золотой браслет с цветком из драгоценных камней, сделанный специально для нее.
– Я хотела быть уверенной. И потом, maman, вы же знаете. Не стоит говорить об этом слишком рано.
Элеонора протягивает руку, трогает живот дочери.
– Когда рожать?
Джованна отстраняется, отводит руку матери.
– Кто ж знает? Май, июнь… – качает головой, разглаживает платье. Ей пришлось ослабить тесный корсет: живот растет быстрее, чем во время предыдущих беременностей. А донна Чичча – будь она неладна, не умеет держать язык за зубами! – говорит, что причина в том, что на этот раз будет девочка.
– Смотри в оба, муженек-то твой начнет бегать за юбками. Ты двоих родила, уж не майская роза!
– Я знаю. Мой муж за юбками не бегает и бегать не будет, – резко отвечает Джованна. Иньяцио человек серьезный, он не станет изменять ей, особенно сейчас, когда она беременна. А если и изменит, она ничего не хочет об этом знать.
Не ваше дело, думает она с негодованием. Ваш муж давно на вас даже не смотрит!
С некоторых пор ее все раздражает. И мать, конечно, не исключение.
Элеонора, кажется, это заметила, и ей жаль дочь.
– Ты кушаешь?
– Да.
– Знаешь, как говорят: ладную кошку мясом кормят.
Кошку мясом кормят. Как будто она домашнее животное!
– Да ем я, угомонитесь! – Джованна вдруг понимает, что повысила голос, – няни повернулись и смотрят на нее.
Жар приливает к щекам Джованны. Гнев и обида застилают глаза.
– Уж и сказать-то нельзя ничего! Сразу в крик, как торговка.
Голос Джованны дрожит, вот почему она ненавидит себя: все в ней – горло, внутренности, все ее тело напоминает о том, что она – дочь этой женщины. Княгини, которая всегда слишком громко говорит, которая набивает рот и брюхо едой так, что не может дышать. Княгини, которая хуже крестьянки. Джованна помнит, как смотрели на них родственники – кто с насмешкой, кто с жалостью. Если бы у нее были брат или сестра, близкий человек, к которому можно обратиться за утешением, с которым можно разделить боль. Но нет: ей одной нести материнский