Сын палача. Андрей Ткачев
возможности разглядывать местные красоты. Да и находился под глушителем, о попытках выбраться в дороге с помощью магии, когда эта дрянь путает мысли и сконцентрироваться не удается ни на минуту, даже речи не шло. Поэтому сравнивать, изменилось что-либо с приходом вэллийцев или нет, я не мог и старался ориентироваться по старым воспоминаниям и привычкам.
Три года, разделявшие день сегодняшний с прошлой, мирной жизнью, казались вечностью.
В памяти хранился образ таких же домов с закругленными окнами и покатыми крышами, таких же кривых улиц и горожан, спокойно, будто ничего и не произошло, ходивших по этим улицам. Все это было мне отчасти знакомо. Оно напоминало мне место, в котором я родился и рос.
Но та жизнь осталась за непреодолимым барьером из войны, поражения и тюрьмы. Мне еще сильно повезло, посчастливилось не заинтересовать своих, можно сказать, коллег – имперских палачей. А так… На тюремных харчах не разжиреешь, конечно, но и не подохнешь – объяснять, почему заключенный скончался до того, как с ним провели все необходимые процедуры, никому не хотелось.
Я оглядывался по сторонам, но не так, как делал это до войны. Сейчас передо мной стояли конкретные цели и остро ощущалось нахождение на чужой территории, на чужой земле. Первым делом требовалось замаскироваться под своего и перестать выделяться из толпы.
Найти лавку с имеющейся в продаже простой и в то же время добротной одеждой горожанина не составило труда. Стандартная планировка города, естественно, была мне знакома. Как-то так повелось, что расположение основных кварталов, лавок, улиц в наших городах исходило из определенной общепринятой культуры.
Владелец лавки был не сильно рад видеть оборванца, едва вышедшего из тюрьмы, обоснованно сомневаясь в моей платежеспособности. Я и сам на его месте отреагировал бы так же, увидев сейчас себя со стороны.
Привычную мне одежду отняли при «оформлении» в тюрьму. То, что было на теле все это время, не отличалось ни удобством, ни качеством, и местами появившиеся дыры создавали неприятную вентиляцию, от которой нестерпимо хотелось избавиться. Недельная щетина (в этом я себе немало льстил, так как еще не успел обзавестись этим атрибутом взросления мужчины в той мере, чтобы щетину вообще считать таковой), как и отросшие волосы, так же не добавляли моему образу благонадежности.
Тяжело звякнувший кошель убедил продавца в имеющейся покупательной способности, но от неприязни не избавил. Впрочем, скрытое недовольство горожанина не имело сейчас никакого значения и воспринималось с легкой улыбкой. Приобретя кожаные штаны по сезону, серую сорочку и куртку в дополнение, я вовсе перестал думать, как на меня смотрит этот человек и что он там бурчит себе под нос. Особенно порадовало нижнее белье и носки, мои ноги были изрядно натерты тем, что даже с большим трудом язык не поворачивался назвать обувью.
Сапожник неприязни не проявил, но разговор поддержать отказался. Старый мастер быстро подобрал самые дешевые из приличных сапоги и сразу спровадил из лавки, судя по тихому