Зачем жить, если завтра умирать (сборник). Иван Зорин
А со временем, возможно, перейдут на что-то более серьёзное. Почему нет? Жизнь – дурацкая игра, в которой можно всё.
Они уже выкурили содержимое спичечного коробка, а ночь всё не кончалась. Мезряков болтал без умолку, и в эту ночь Лецке узнал для себя много нового, или массу бесполезного, как сказала бы его жена. Например, что в обществе всегда торжествуют взгляды правящей элиты, а за эталон принимаются её вкусы. Мезряков выступал здесь с позиций марксизма, и Лецке, соглашаясь с ним, добавил, что у российской элиты вкусы плебейские. Потом Мезряков, что было естественно в их положении, затронул тему секса. И Лецке узнал, чем он привлекателен, что это территория первобытной демократии, на которой нет бедных и богатых, правых и левых, правящих и подданных, а есть мужчины и женщины – человеческие особи, представители гомо сапиенс. В пространстве секса, как в раю, все равны, как и задумано Творцом. На мгновенье Мезряков превратился в теолога, но углубляться в богословские дебри не стал. Вместо этого Лецке услышал, что современные пары после знакомства быстро вступают в сексуальные отношения, чтобы заполнить возникающую пустоту, всё более обнаруживающую себя с каждым произнесённым словом. Секс – это мост, связывающий двух индивидов, каждый из которых живёт в своём мире, не собираясь пускать в него другого, поэтому любовники сегодня редко становятся друзьями. Лецке снова согласился, вставив, что они-то с Мезряковым представляют собой исключение.
Лецке узнал ещё много чего. Мезряков по обыкновению был критичен, его ирония все больше походила на ворчание, и в этом, помимо привычного для него скепсиса, сказывался возраст. Ничего, зато он узнает, что такое любовь, подумал про него Лецке, трогая его кожаное копье. Они предались страсти. До изнеможения любили друг друга. А ночь всё не кончалась. Это была самая долгая ночь в их жизни, которую стаей крикливых птиц вспугнул рассвет. Но они этого не застали. Сломленные усталостью, они отсыпались весь следующий день.
В тот день мать Оксаны Богуш не вышла к завтраку. Чайник уже вскипел, Оксана разложила на тарелке бутерброды, и вдруг у нее ёкнуло сердце. Преодолевая страх, она постучалась к матери, не получив ответа, осторожно приоткрыла дверь. Мать лежала на неубранной постели, не моргая, уставившись в потолок. Оксана сразу поняла, что она не дышит. Оксана захлопнула дверь. Чтобы не закричать, она закусила кулак. А утром через два дня, в сопровождении пары могильщиков и батюшки из церковного прихода, стояла у гроба, в котором мать лежала уже с закрытыми глазами. «Прах к праху, земля к земле», – теребя нагрудный крест, тихо бормотал батюшка, пока могильщики курили в стороне.
В последний путь провожали недолго. Услышав, что пора прощаться, Оксана прикоснулась холодными губами к ледяному лбу. Она не плакала, механически отойдя в сторону, когда гроб стали заколачивать. У неё не появилось слёз, и когда его на верёвках быстро опустили в могилу и ещё быстрее забросали землей. Оксана Богуш стояла на пустом кладбище, смотрела, как хоронят её мать, и думала о том, почему привыкшие к тяжёлой работе могильщики так сильно вспотели, почему у них одинаковые кепки, которые они то и дело приподнимают,