И еще там был я. Маргарита Васильевна Вельская
и колют, как привычно колет твоё лицо.
Если бы я что-то помнила о своём детстве, я бы обязательно рассказала.
Но я не помню.
Иногда мне видятся вещи, которых просто не может быть на этом свете.
Люди, летающие по небесам быстрее птиц и самолётов. Чудные звери, по форме своей схожие с осьминогами, но передвигающиеся в отличие от них по суше. Огромные, не представить себе, космические тела, проходящие друг от друга на расстоянии столь малом, что не разглядеть и не измерить. Раскалённые металлы, непрестанно движущиеся в центре земли.
Мой отец. Живой.
Солнце, как тлеющая сигарета, проплавившее дыру в небе.
Воспитание
– Неправильно ты, Валя, к съемщикам своим относишься. Вот мои – тихие-тихие, убираются – ни пылинки, разговаривают уважительно. Хотя обычная молодежь, ничем не лучше твоих. Ты просто их распустила, вот и все.
– А что я не так делаю?
– Сучата.
– Что?
– Су-ча-та. Всегда, когда думаешь им что-то сказать, прибавляй мысленно "сучата". Если хорошо звучит – говори, а плохо – меняй!
– Я как-то даже не знаю…
– Да давай попробуем. Вот что ты им обычно говоришь, когда за деньгами приходишь?
– Ну, добрый вечер, например, говорю.
– Добрый вечер – неплохо, но тут надо с нужной интонацией. Я обычно говорю так: здравствуйте, как у вас дела здесь? И все это, конечно, с сучатами в голове. Ну что ты краснеешь! Не в церкви, ей-богу.
– Как-то неправильно это. Они же хорошие ребята, молодые просто, ещё не привыкли.
– Так пусть привыкают! Валя, ты им только поможешь! Поймут, как жизнь устроена, что не всякий под их дудку плясать будет, а что и самому надо уметь, где надо, прогнуться! Ты дурного ничего не делаешь: даже вслух их не ругаешь. А уважение, Валя, через страх достигается. И немножечко через любовь. Я так своего мужа выдрессировала, шелковый! И всего одно слово – и то в голове!
Обыкновенное чудо
В третьем родильном у дверей реанимации на полу сидела женщина. Касаясь ладонью холодного непрозрачного стекла, другой ладонью она прикрывала кроваво-красный цветок на сорочке – разошлись швы. Но сейчас не до этого.
Никому не было до нее дела. Здесь таких, как она, по четыре штуки в неделю. Здесь таких, как она, укалывают морфием, перевязывают и передают на руки родственникам, если они, конечно, есть. Здесь их не слушают, поскольку их слова – яд, поскольку они надеются на чудо, а чудес не бывает.
Молоднькая медсестра с кофе в пластиковом стаканчике наблюдала за женщиной, стоя в проеме двери ординаторской. Её светлые волосы, собранные в пучок, выбивались из-под полиэстеровой шапочки-паутинки. Мимо ходили люди, мелькая расплывчатым пятном между ней и женщиной в конце коридора.
Старший врач, спешащий к особо важной пациентке, тоже заметил ту, кого здесь быть не должно. Он было хотел распорядиться, чтобы ее отвели в палату, даже приметил открывшуюся рану, но передумал. Ей, может быть, легче так. Зачем её тревожить?
А она сидела на холодном полу, просовывая