Картежник 1. Ваши не пляшут. Александр Сухов
не собирался, но и роль стайного хищника меня также не прельщала. Решил стать волком-одиночкой, чтобы я никого не трогал, и меня никто не беспокоил. Для этого мне приходилось проявлять чудеса отваги и равнодушие к боли своей и чужой в кровавых разборках с ровесниками и более старшими воспитанниками приюта. Меня били толпой, терпел, потом непременно подлавливал обидчиков по одиночке, избивал жестоко, но меру знал, не калечил. Меня пытались включить в чью-нибудь команду, что называется, кнутом или пряником, но я всегда держался наособицу, друзей не заводил, ни к кому первым не приставал, но если обижали, жестокая кара с моей стороны была неотвратимой. В какой-то момент меня посчитали отмороженным психом и перестали обращать на меня внимание.
Благодаря пытливому уму и отменной памяти, учеба давалась мне легко.
Как ни странно, но родственную душу в детдоме я все-таки нашел. Ею оказался мой полный тезка, по совместительству крестный отец Илья Борисович Ананьев. Наш истопник, несмотря на глубокую старость и общую потрепанность организма, обладал ясным умом и твердой памятью. Еще до Великой Отечественной он угодил по малолетке в ИТК за воровство. А куда деваться, коль жрать хочется, а купить не на что? Вот и умыкнул с прилавка буханку ситного, да тут же и попал в лапы бдительного милиционера. Мальчишкой он отличался особой сметливостью и природной склонностью к карточным играм. Юное дарование было взято под опеку одним из «козырных», и через пару лет на волю вышел вполне готовый катала.
У шулера были взлеты и падения. Заработанные во время сочинских и ростовских вояжей чемоданы бабла быстро оседали в карманах ушлых дам и предприимчивых держателей воровских малин. Бывало, вновь возвращался в «места не столь отдаленные», впрочем, при своей воровской квалификации Илья Борисович там был вполне уважаем и принят в круг избранных. Подтверждением тому бубновый туз, на безымянном пальце правой руки, помимо куполов на груди, профилей Ленина и Сталина и еще множества других специфических художеств.
В какой-то момент, будучи уже в преклонных годах, будущий истопник решил завершить воровскую карьеру. Случается даже у заслуженных воров такая блажь. Оно хоть на зоне и не утомительно, но все-таки муторно, «ажно дышать чижало». Будучи проездом в Черноречинске, Илья Борисович познакомился с одной бойкой бабенкой, работавшей кассиршей в привокзальном буфете. Сошлись, и вот уже как лет пятнадцать живут едва ли не душа в душу. Любимой песней с тех пор для бывшего вора стала «Баллада о двенадцати разбойниках» на слова Некрасова. Приняв на грудь четвертинку «Столичной», он частенько исполнял неожиданным для его субтильного сложения басом: «…Но у разбойника лютого совесть Господь пробудил…». Хорошо пел, громко и с душой. Заслушаешься. Еще одной любимой присказкой у него было: «Вот если бы вождь мировой революции был Ананьевым, тогда вместо «ленинизьма» был бы «онанизьм» и всегда задорно ржал после столь незамысловатой шуточки. Прям Петросян доморощенный.