Князь Рысев 3. Евгений Лисицин
зве что попроще и поменьше пафоса…
Что ж, если этот мир царской России, где я оказался, когда-то и знал подобные дуэли, то они давным-давно сгинули в небытие, а на смену им пришло самое что ни на есть настоящее извращение.
Жека был сам не свой от переполнявшего его волнения – он как будто собирался отправить меня на войну. Оказалось, что оно почти что так и происходит: в особой дуэльной комнате перед нами будет создан некий особый мир с боевыми условиями, где мы наперегонки должны устроить штурм вражеской крепости с возможностью мешать друг дружке всеми возможными способами. Убивать нельзя, но ранить вполне себе можно. До первой крови, вспомнились мне слова нашего инфантер-генерала Николаевича, и это не добавляло радужных ощущений, скорее, наоборот.
Словно назло, разом обратившись в газету уровня «СПИД-инфо», Женька до отказа полнился историями чьих-то неудач. Юный Нечаев был повержен братьями Балеринкиными – и не спрашивайте меня, почему им разрешили биться двоим против одного! – и потерял ногу. На князя Вернадского свалилась несчастье – рана, полученная на дуэли, загноилась, и даже очищающее лечебное пламя оказалось бессильно. Умер на столе в церкви у ангела: несмотря на торжество победы, даже Бог отвернулся от него. Мне же вспомнилась Слави – наверняка она проделала с несчастным то же самое, что и со мной, заставив в трансе биться с собственной смертью, и парень попросту не сумел.
Нечто подсказывало, что эта самая «дуэльная комната» будет работать по тем же принципам. Вот только почему тогда все ранения принимали реальный облик?
Кабы я сам знал…
Я молчал и ничего не говорил Кондратьичу о предстоящей дуэли. Старик и без того немало натерпелся за последние дни, чтобы сваливать на него еще и это. Расскажу как-нибудь в следующий раз и постфактум – оставалось только надеяться, что моя удача окажется сильнее, чем выучка Орлова.
Дельвиг трепетал не хуже Женьки. Шмыгая носом, толстяк загибал пальцы и перечислял немалые достоинства юного сына судьи. Помимо магического дара, тот с самого детства тренировался с лучшими учителями, каких только можно было найти во всем Петербурге. Что и говорить, его характеристики были гораздо красноречивей слов.
Из головы все никак не выходило, что с того дня прошла целая неделя. Я таскал в кармане перчатку Орлова, словно напоминание и талисман о грядущем сражении, ждал слуг, коих мажорчик обещал в скором времени прислать, но так ничего и не происходило. Даже мир, два дня к ряду пытавшийся выколотить из меня все дерьмо всеми доступными способами, дал слабину и не пытался меня прикончить.
На смену ярким приключениям спешила серость учебных будней. Я с содроганием вспоминал второй наш день после поступления и теперь прекрасно понимал, почему старшекурсники лишь гаденько ухмылялись нам вслед, предчувствуя скорую потеху.
Валерьевич – тренер, обещавший привести нас всех в идеальную форму, измывался над нами как только мог.
Злой и веселый, он готов был прыскать ядом на любого, кто попался под руку. Слово «похвала», если когда-то и существовало в его лексиконе, то давным-давно покинуло его напрочь. Остались лишь командирские окрики, недовольное бурчание, приказы повторить – еще раз и еще!
Мне казалось, что он первым делом прицепится к Дельвигу – толстяк смотрелся среди нас смешнее всех. Неказистый, выделяющийся своими объемами, он явно находился не в своей тарелке. Любопытства ради я спросил его, почему он решил выбрать военную карьеру. Почему не решился пойти в писатели, учитывая, что к этому располагает и его класс, и дар рода? Он лишь сконфуженно покраснел, а Женька недвусмысленно мне напомнил, что они когда-то с Рысевым-бывшим договорились больше никогда не поднимать эту тему.
И, если верить его словам, никогда еще не закончилось, и потому мне лучше прикусить язык. Я глянул на толстяка и понял, что если продолжу мучить его на эту тему, то как минимум потеряю друга.
Не поднимать так не поднимать, я разве настаивал? Но скрупулезно изучал его ясночтением, надеясь вычитать некую особенность, уловить изъян за хвост.
Изъян оказался слишком неуловимой для меня добычей, и я сдался, решив, что лучше отдам себя на откуп учебникам.
Валерьевич же сделал вид, что Дельвига для него не существует. Он смотрел куда-то в сторону, видя, как жиртрест пришел самым последним и с огромной задержкой после пробежки, и махнул рукой, когда тот попытался отжаться от земли хоть раз. Но когда кто-то беззлобно пошутил над парнем, Валерьевич тут же обратился в дикого вепря.
Да, говорил он, телосложением офицер может не выйти. Но не каждый, кто хорошо воюет, прекрасно бегает. И не всякий, кто быстро бегает, хорошо воюет. Его глаза зло блестели, когда он это говорил, и я понял, что эта тема для него как минимум личная.
Дароведение, которое вел Станислав Яковлевич, оказалось на редкость интересным предметом. Сам Яковлевич был едва ли не нашим ровесником. Моложавый, с красивой улыбкой, разодетый в костюм, он едва ли не сошел со страниц модного журнала. Стоило ему при первой нашей встрече появиться в аудитории, мне показалось, что он смотрится чуждо между стоящими на задних лапах чучелом медведя