Ярослава. Знахарка. Марина Владимировна Дечко
быть…
Очнулся Гай в хоромах.
Вокруг – мамки-няньки, с перинами пуховыми бегают, под голову подкладывая для пущего удобства. И еду ему несут. Не ту, что он воровал – но свежую, духмяную. С крупными мясными кусками, с которых жирной жижей в тарелку стекает сок пахучий.
И губы его сразу же вытирают платком шелковым. Не жалко ткани такой?
– Не жалко, барин-батюшка. Для тебя – ничего не жалко.
Уж не рехнулся ли он? Ан нет. Не рехнулся.
Гай ощупал себя ладонями, а няньки снова засуетились. Выбежали из покоев, родню его клича.
Это ж надо…
Живой. Сильный. Нынче силу он чувствовал. И не так, как раньше. Сила диковинной была: искристой, мощной. Не в пример той, которая прежде…
А няньки привели к нему родных – сестер с маткою. На каждой – сарафан-бархатник, пунцовой нитью расшитый, а под ним – рубашка шелковая. В ушах да на шее – лалы, перлами сдобренные. И кокошник поверх волос… узорчатый, кружевной словно бы.
Сестры наперебой полотняными холстинами лоб его утирают, да все щебечут от радости. А у матки-то глаза не безумные. Прежние глаза, синие. Глубоко посаженные, внимательные, способные разглядеть любую тайну гайкину.
Те, что остались было в его детстве.
И Гай улыбается. Хохочет, как безумный. Потому как не это ли – счастье? И что с того, что цена может оказаться непомерно велика?
Он отдаст все, что попросит у него барин, потому как в эту ночь рыжий воришка сгинул на капище, уступив место мужику статному.
И погибель та виделась Гаю целебной.
Ночь близилась к концу.
Воздух, колючий, ледяной, приносил горсти крошечных снежинок, осторожно ложащихся на расписной пол. Россыпь алых звезд на синем небе. Почему так? Ей нравилось ходить по ночным блесткам, которых касались ноги богов. Если все сложится, скоро и она станет вровень с ними. А пока…
Снежинки кружились, вздрагивали от новых ветряных потоков, но не таяли.
В покоях было холодно.
– Стыло, – тот, кто произнес эти слова, не надеялся быть услышанным. Не здесь, среди могильной сырости, зимний холод которой был теплее.
В ее покоях он старался быть незаметным, словно не самим собою. И вся его слава, вся мощь куда-то испарялись, оставляя единственным желание укрыться. Помнится, раньше в нем горели другие желания подле нее. Но то – в прошлом…
А Чародейка все равно обернулась. Смерила его колючим взглядом и медленно направилась к окну.
– Это пройдет, – голос Хозяйки казался еще более беспощадным, чем злой озимок – суровый морской ветер, налетавший с Севера. – Еще немного, совсем немного…
Путята вздрогнул.
Ставни, словно испугавшись Госпожи, жалобно заскрипели, застучали. Но она все равно подошла. Провела тонким пальцем по многолетнему дереву, выдержанному смолой, и от ее прикосновений пошла изморозь.
Легкие узоры складывались в картинки, и ему бы залюбоваться, но он не мог.
Боялся.
Знал, что все это – для него. Понимал, какова власть