The Last station. Настиана Орлова
кое-что начало беспокоить, – незатейливо начал Паша, избегая взгляда врача. Было легче, когда голубые озера не вытягивали из Павла информацию, как свирепый вакуум. – Мне кажется, я в любой момент могу уничтожить свою жизнь.
Парень замолчал, бросив взгляд на внимательного собеседника в белом халате.
– Продолжай.
– Мне кажется, всё, что сейчас у меня есть, – очень хрупкое. Место, где я нахожусь, люди, чувства, связи, всё это настолько хрупкое, что мне просто хочется услышать, с каким звуком это всё разобьется.
– Ты поэтому спровоцировал рецидив психоза у другой пациентки? – всё так же уверенно заключил врач. Сложно сказать, сердился ли он. Объективно, он должен сердиться, и Паша это понимал. Будь это его психиатрическое отделение, он бы тоже пришел в ярость от выходки одного из пациентов.
– У вас такого не бывало? – вместо этого спросил Павел. – Когда всё было слишком хорошо – не хотелось сжать это в кулаке, разорвать и выбросить?
– Ты мне сейчас говоришь о человеческой натуре. «Ломать – не строить» – известное выражение. Тут та же техника. Без должной поддержки изнутри или снаружи, человек всегда будет направлять себя на самоуничтожение. Деградация, деорганизация, хаос – это именно то, что присуще людям. Точнее, – в конце исправился доктор, – слабым людям.
Пашу это не задело. Этот мужчина не переставал его удивлять. Была в нём особая энергетика спокойствия и безмерной мудрости, которой не хотелось перечить. Рядом с доктором Крашником Паша чувствовал себя пятилетним восторженным мальчишкой.
– А что же делают сильные?
– Сильных жизнь учит справляться со своим дерьмом самостоятельно.
– И я, получается, слабый? – задался он вопросом.
– А тебе нужна ещё одна умная голова для подтверждения? – произнёс врач не особо эмоционально, хотя посыл иронии Паше понравился.
– Мне не нужен взгляд со стороны, – признался он.
– Так я и думал…
***
Разговор вместо привычного часа растянулся уже на полтора. Паша не унимался. Техники и примеры, приводимые доктором Крашником, заставляли взглянуть на собственную жизнь не глазами собеседника, а как бы ломая четвертую стену – глазами всевидящего и неотвратимого.
Теперь Паша видел в себе сухого, безвкусного идеалиста. Как корочка выдохшегося пирога, черствая, хотя будь её потенциал реализован раньше, Паше не было бы равных.
Именно так. Паша опять задумался о том, что зря тратит время. Гонения за Оком, в какой бы плоскости и материи Оно не представлялось, малоприбыльное занятие. Набитые зря тумаки, стертые в кровь мозоли. На него давила собственная дезагрегация. Он боялся, что вместо стойкого льда он постепенно станет паром, который другие вдыхаю залпом и не морщаться. Что же он делает здесь.
– Каким ты видишь себя в этой жизни? – надломленным от долгого разговора голосом спросил психиатр.
– А какие варианты ответа?
– Ты можешь видеть себя маленькой никчемной единицей.