Верх. Ольга Блинова
А у тебя последний класс, но ты почти не учишься…
Отец, тот вообще устраивает сцены. И брат. Раньше бы поняли, отчего я «старшего друга» выдумала. Как жить?
Она ещё пока держалась. Но срыв у неё наступил, я помню этот срыв. Когда Шеф приехал на сбор Диаспоры с супругой. Мы сидели рядом, он так захотел, чтобы о последних днях тайги поболтать, и я видела, как вошла Ленка и как замер он. А ведь они при жене его и подойти не могли друг к другу. …И они же на любом расстоянии всё друг о друге чуяли.
Ну, Шеф свой доклад ещё раньше озвучил, неофициальная часть пошла.
Полгода назад в тайге тоже был общий сбор, и Ленка нас, перепивших маленько, по кустам водила и спать укладывала. А тут смотрю: сама выпила. Кокетничает. Сын Адмирала уже за ней хвостом ходит, уже исчезали они куда-то.
Бузит навынос. Ещё и закурила!
А этот тоже: хлебнул, поёт в голос, децибел мощный. И супругу на колени сажает, чтобы потерпела, не укрощала. Ленка только глянула в ту сторону, – я поняла: пора девчонку в охапку и наружу. Чтоб остыла.
И стоит она, прислонившись к университетской ограде, бормочет:
У меня никого нет ближе… А он…
– Лена, ты до него хоть с кем-нибудь целовалась?
– Н-нет…
– Он сволочь, Лена!
И, спохватившись:
– Да, он гигант, конечно…
Она стоит – глаза кверху. Снег хлопьями… И так чётко, как выношенное:
– Пусть сволочь. Пусть гигант. Я не могу без него жить.
А потом, снова как взрослая:
– Возвращайся туда. Я пойду.
Я шла, и снег валил хлопьями. Надо было прийти в себя, и я приходила.
Шла и бормотала:
И опустится на ресницы, и растает неслышно снег. Это тоже легко – забыться ледяным молчанием рек. Ну а я – я хочу всё помнить. Пусть он, сердца бешеный стук. Ты уже не придёшь на помощь, мой несбывшийся странный друг. Заметётся метелью снежной, и не вспомнить, не рассказать сумасшедшую эту нежность в мрачноватых твоих глазах. А мои – ещё не погасли. Мы расстались, не разобрав, кто из нас был безбрежно счастлив.
Кто из нас был жесток и прав.
И дом, и ещё по дороге принятое решение…
но звонок телефонный, и будто голос уходящего поезда:
– До свидания. До свидания.
Свидетелями нашей любви были болота, реки, деревья, камни. Что люди видели в этом?
Академик после сбора: Леля, но нельзя же раскладывать постель посреди площади.
Я, сперва онемев: какую постель? Он, увидя моё лицо: прости. Просто мне пришлось увести его супругу в критический момент. Она такое могла бы устроить! Да ты успокойся, я-то тебя знаю! Ты – не от мира…
А моим-то миром были тогда все они: наша Диаспора.
За что они меня – вот был вопрос и боль. Казалось: только о нас и говорят за моей спиной, где б ни появилась – даже не аксакалы, а их жёны. За что?
Патронесса. Из самого первого поколения Диаспоры. Вечный организатор быта на наших сборищах. Мне передали: она говорит – ты его соблазнила, а он ведь такой чистый человек.
Статс-дама,