Волк среди волков. Ганс Фаллада
кассы, хватит ли на приличные похороны. О самых разных вещах мог думать умирающий, но было очень маловероятно, что он думал о своей «последней операции», о Петре Ледиг.
И все же умирающий оказывал давление на этот случай, он выделил его изо всех других. Перед глазами его сослуживцев сидела там, на скамье, не какая-то незначительная молодая девушка – умирающий недаром опоздал из-за нее на двадцать минут! Последняя операция Губальке не могла быть маловажной.
Грузный, большой, печальный с виду начальник отделения с сивыми фельдфебельскими усами вошел в дежурку, встал у стола секретаря и спросил, поведя глазами на Петру.
– Она?
– Она! – подтвердил вполголоса секретарь.
– Он сказал мне только, что она имела дело с игроками. Больше ничего.
– Я еще не снял с нее допроса, – прошептал секретарь. – Я хотел подождать, пока… пока он не вернется.
– Снимите допрос, – сказал начальник отделения.
– Та пьяная, что так буянила тут, ее узнала. Девица выходила промышлять, она это мне подтвердила сама, однако утверждает, что последнее время от этого дела отстала.
– Да, у него был острый глаз. Он всегда подмечал, где что не в порядке. Мне его будет сильно не хватать.
– Нам всем. Усердный работник и хороший товарищ, никакой не карьерист.
– Да… нам всем… Снимите с нее допрос. Помните, единственное, что он сказал, было что-то насчет игроков.
– Уж я помню. Как мог бы я забыть! Я ее зажму в клещи.
Петру подвели к столу. Если бы она еще не заметила – по тому, как все на нее поглядывают, как задерживаются у ее решетки, – что здесь что-то произошло, то самый тон, каким говорил с ней теперь желтолицый секретарь, должен был указать ей на то, что настроение изменилось, и не в ее пользу. Что-то, видно, случилось, что люди стали дурно о ней думать… Уж не связано ли это с Вольфом? Неизвестность страшила ее и смущала. Раза два она сослалась на доброго постового, «который живет в нашем доме», но мрачное молчание, каким встретили эту апелляцию начальник отделения и секретарь, еще сильней напугало ее.
Покуда допрос касался ее одной, покуда она, следовательно, могла не отступать от правды, дело еще кое-как клеилось. Но как только всплыл вопрос об источниках дохода ее друга, как только брошено было слово «игрок», она смешалась и запуталась.
Петра без колебания подтвердила, что несколько раз («раз девять, десять, точно не помню») знакомилась с мужчинами на улице, шла с ними и позволяла, чтоб ей за это платили деньги. Но она отказывалась подтвердить, что Вольфганг был игроком, играл ради денег, что его игра уже давно составляла их главный источник существования.
Она даже не была уверена, что это запрещено, ведь Вольфганг никогда не делал тайны из своей игры. Но на всякий случай Петра соблюдала осторожность и лгала. Ах, и в этом отношении умирающий оказал ей плохую услугу. Слово «игрок» в восточной части Берлина означает нечто совсем иное, чем в западной. Сомнительного поведения девушка, которая, живя с постоянным