Душевный монолог. Елена Александровна Асеева
с близким, родным человеком, могучим и сильным, который мог пожурить и одновременно одарить.
Величественный, непознанный, безбрежный…
Небосвод.
Он протянулся от линии горизонта до стыка с небозёмом по иную его сторону, и втянул в себя не только весеннюю вольность лазури дня, но и зимнюю аметистовую глубину ночи. Он наполнился переливами величаний, таких как небосклон, твердь, поднебесье, высь, небеса, купол, небо, сварог. В каждое из тех названий вписав образ самого пространства раскинувшегося над нами и таящего за собой еще более глубокое Мироздание. А потому обозначая его видимость, стойкость, безмерность, важность, величавость, надежность, родственность, и, конечно, не доступную нам божественность.
Вглядываясь в изменяющиеся его тона, цвета, краски, то голубые, то синие, то серые, то золотые, то фиолетовые… многажды раз человек искал в них понимание смысла жизни, происходящего события, или грядущего предзнаменования. И связывал все это, в первую очередь, с раздольем наблюдаемого, которое было невозможно охватить взглядом, очертить мыслью, заковать в рамки условностей или соответствующие нравственные требования. Оставаясь всегда свободным, вольным по духу, и широким по окоему небесный свод, правил над планетой Землей, как мудрый отец и властный бог.
А в зимней ночи чуть поскрипывала под подошвами сапог земля, скованная жемчужными бликами льда и рыхлыми комьями снега. Посему и переливалась она в рассеянном звездном сиянии холодно-белыми крупинчатыми бусинками. Чуть прихваченный морозцем воздух в такт шагу позвякивал, будто встряхиваемые в карманах ключи от калитки забора, двери дома, человеческой души…
Зима прикрывала почву, кусты, деревья, строения, снежными балахонами. Ночь же уравнивала всю четкость линий, изгибов, форм, создавая всего-навсего плавность их восприятия. Действуя в соавторстве, они вроде как отделяли землю от небесной тверди, разграничивали их главенство, а вместе с этим сберегали неповторимость каждого. И стылый дух февраля, напитанный горьковато-березовым чадом, выдыхаемым трубами человеческих жилищ, легчайшими, перистыми волокнами стелился повдоль той обозначавшей полосы пролегшей между небосклоном и дольним миром.
И если земля наблюдалась только снежно-дымчатыми дюнами, то поднебесье поражало взор ровностью своего полотнища. Его сине-фиолетовая даль, оттененная сиянием небесных светил, простерлась впереди, как и по кругозору, подернувшись серебреной искристостью созвездий. Порой, звезды сменяли свои краски на иные, и тогда проседь на них замещало темно-синие мерцание, сливающиеся с цветом самих небес, а секундой спустя перемежевалось малахитовыми тонами, впитавшими в себя зелень давеча властвующей на деревьях листвы, или алыми переливами, будто выглянувшего по утру из-за линии небостыка солнечного диска.
Особенно ослепительно горела на фоне той плотной сине-багровой небесной выси одна звезда. А может планета… Яркая, без дребезжания света, она как маяк, звала домой, своим неподвижным, напряженным