Подлинная история Константина Левина. Павел Басинский
случаем очень обыкновенного свойства и послужила только нитью, на которую нанизаны прекрасные характеристики и эпизоды. Но если произведение не доработалось, если естественного разрешения не явилось, то лучше, кажется, было прервать роман на смерти героини, чем заключить его толками о добровольцах, которые ничем не повинны в событиях романа. Текла плавно широкая река, но в море не впала, а потерялась в песках. Лучше было заранее сойти на берег, чем выплыть на отмель».
Толстой с волнением ждал статью Каткова, прослышав о ней еще до публикации. Прочитав ее, он писал Н.Н.Страхову: «Прочел я статью „Русского вестника“ и очень подосадовал на эту уверенность наглости и безнаказанности, на сознание своей ни перед чем не имеющей отступить наглости, но теперь успокоился».
Нет, не успокоился…
В январе 1878 года он получил письмо от педагога С.А.Рачинского. Прочитав «Анну Каренину» в полном виде, Рачинский писал: «Последняя часть произвела впечатление охлаждающее, не потому, чтобы она была слабее других (напротив, она исполнена глубины и тонкости), но по коренному недостатку в построении всего романа. В нем нет архитектуры. В нем развиваются рядом, и развиваются великолепно, две темы, ничем не связанные».
Как бы автор письма ни подслащивал пилюлю, суть его недовольства была очевидна. И она полностью совпадала с тем, что писали Станкевич и Катков. В романе нет «архитектуры». Он распадается на два романа, которые между собой ничем не связаны. Для романиста – это провал!
Ответ Толстого Рачинскому тоже был выдержан в вежливых тонах, но раздражение в нем все-таки чувствуется: «Суждение ваше об А<нне> Карениной мне кажется неверно. Я горжусь, напротив, архитектурой – своды сведены так, что нельзя и заметить, где замок. И об этом я более всего старался. Связь постройки сделана не на фабуле и не на отношениях (знакомстве) лиц, а на внутренней связи. Поверьте, что это не нежелание принять осуждение – особенно от вас, мнение которого всегда слишком снисходительно; но боюсь, что, пробежав роман, вы не заметили его внутреннего содержания. Я бы не спорил с тем, который бы сказал, que mе veut cette sonate[1], но если вы уже хотите говорить о недостатке связи, то я не могу не сказать – верно вы ее не там ищете, или мы иначе понимаем связь; но то, что я разумею под связью, – то самое, что для меня делало это дело значительным, – эта связь там есть – посмотрите – вы найдете».
Рачинский с ним не согласился. В ответном письме он вновь указал на отсутствие в романе «архитектуры»: «Мы спорим о словах, любезный граф Лев Николаевич. Я не думал отрицать внутренней связи между двумя параллельными рассказами, составляющими Ваш роман. Но более, чем связь, это – полное единство, ибо развиваются две стороны одной и той же мысли. Упрек мой относился именно к архитектуре внешней, которою я дорожу, по свойственному мне в делах искусства староверству. Я не считаю единство фабулы простою ficelle[2], но могучим средством для воплощения единства мысли».
Сегодня
«Какое мне дело до этой сонаты!»
Веревка, шпагат