Неслучайное замужество. Антонина Тяпкина
а, значит, не достойна даже находиться в его доме. Но ежели Антонио знал, как изуверски поддерживает отец правых, зачем притащил меня в дом? И почему вообще выбрал меня, девушку не своего уровня? Они решили поиграть мной, словно мячиком, в свои идейные игры, так что ли? Выходит, справедлива революция, и небезосновательны демонстрации левых, выступающих против порабощения простого народа. Кто дал ему право в таком тоне выражать свое недовольство мной? Ему следовало бы посмотреть со стороны на своего сына, который совершенно точно выглядит куда более убого и пришибленно, чем я. Что могут дать стране такие граждане, как эти оба? Как могут они вообще считаться итальянцами, имея подобное отношение к людям? Они трясутся над своими деньгами и не считают за людей тех, кто не имеет хотя бы половины того, что есть у них, и полагают, будто можно так просто использовать человека в своих интересах, а после еще и облить грязью с головы до ног и, словно случайно забредшего к ним уличного щенка, выбросить за шкирку за порог дома. Прежде я никогда не сталкивалась так близко с различием в социальных статусах, и это открытие для меня в 15 лет стало гораздо более ярким, нежели то, что случилось предшествовавшей ночью. Меня должно было, по логике вещей, задеть куда ощутимее предательство Антонио, раскрывшего нашу с ним интимную, самую сокровенную тайну, постороннему, никакого отношения не имевшего к ней человека. Но вместо этого, из-за того, что я всегда была человеком больше социально, нежели личностно ориентированным, на меня больший отпечаток наложило именно то, что я услышала потом в свой адрес от его отца. Он понукал Антонио не за интимную связь как таковую, а за то, что объектом его выбора стала такая «беспородная кляча» как я. И эта четкая грань между рабочим классом и буржуазией, острием лезвия прошедшая по моему слуху, занесла на кончике ножа своего гной черствости и человеческой алчности в мое особенно чуткое, оттого что детское, мироощущение. Все сказанное касалась меня лично. Я на своей шкуре испытала, что значит унижение простолюдина и презрение к нему, и оставшаяся от этих слов душевная рана оказалась куда глубже, чем та, полученная от личного предательства близкого (на тот момент) человека.
Я чувствовала, как она начинает нарывать, эта рана, и как все живые клетки моего сознательного взбунтовались, чтобы противостоять занесенной заразе, вытолкать вовне и проводить ответным залпом.
Да, это было непростое десятилетие для Италии, все понимали причину массовых восстаний и террора. И мне суждено было также, слишком рано, но уже окунуться в эту пучину с головой.
К слову сказать, Рикардо после того, как сопроводил нас обратно до пансионата, сам туда не вернулся. И мы не видели там больше и Антонио также.
С трудом пережила я этот двухдневный остаток смены в проклинаемом мной лагере и уже предвкушала тяжелое возвращение домой, где мне предстояло всеми силами скрывать свое несчастье от родных. Но мама была слишком проницательна. Я не смогла бы утаить от нее случившегося и теперь только размышляла, как