Город на костях. Михаил Бурляш
ерет целую коробку симпатичных фигурок с разной начинкой и выйдет обратно на Невский. Уже с другим настроением.
И не то, чтобы она так сильно любила шоколад. Просто это был самый приятный способ подсластить жизнь. Всю следующую неделю она каждое утро будет варить в турке пахучий кофе, и по одной доставать из холодильника «таблетку радости». В понедельник в коробке будет ровно семь штук – по одной на каждый день недели. Во вторник – шесть, в среду – пять… А в воскресенье, доев последнюю, она ещё немного поваляется в постели, а потом наденет нарядное платье и отправится до Гостиного двора. На очередное свидание с шоколадом.
Трудное привыкание к Питеру, шестидневная рабочая неделя, чужой коллектив, начальник-тиран, разлука с любимым – это были не все, но главные печали, которые хотя бы отчасти рассеивала утренняя чашка кофе с восхитительно таящей во рту конфетой…
Замечтавшись, она чуть было не прошла нужный вход. Вернулась, спустилась в холодок магазинчика, потолкалась в говорливой толпе покупателей и, наконец, добралась до вожделенной витрины. Набрав конфет и расплатившись, бодрым шагом пошла обратно. На лужайке перед Казанским собором в глаза бросилась свободная лавочка, и она решила присесть. Вокруг шумел воскресный Питер, визжали дети, щёлкали фотокамерами туристы, шуршал брызгами фонтан. «Я чужая здесь! Никому не нужная в этом прекрасном холодном городе», – подумалось в который раз. Губы задрожали, сердце сжало недоброе и тоскливое одиночество.
Рука сама потянулась к картонной коробочке, чтобы дать ей возможность полюбоваться «свежим уловом». Пересчитав шоколадные цветочки-ягодки, она удивленно вскинула брови – конфет было не семь, а восемь! Одна была лишняя.
«Одну можно съесть прямо сейчас!» – мелькнула в голове радостная мысль. Недолгий, но мучительный выбор пал на шоколадно-марципановую розу. Откусив кусочек, она застыла – зубы наткнулись на что-то твёрдое.
Отодвинув от себя руку с конфетой, девушка всмотрелась в молочность марципановой начинки. Внутри поблескивало серебристым что-то металлическое. Аккуратно разломив конфету, она вытащила из неё кругляшок потёртой монеты.
«Старинная!» – мелькнуло в голове ещё до того, как она прочла под императорской короной: «гривенник 1744». Перевернув монету и вглядевшись в полуистёртые буквы, она почувствовала, как сердце замерло и тут же забилось чаще, а плечи покрылись мурашками – на решке был женский профиль и вполне отчетливо читалось «БМ Елисаветы»…
…Лизе вдруг почудилось, что это сам Питер протянул откуда-то из глубины веков невидимую руку, отогнав от её сердца одиночество и смятение. Она улыбнулась, зажала монету вспотевшей ладонью и, стряхнув оцепенение, встала со скамьи. Впереди была новая рабочая неделя и семь восхитительно вкусных шоколадных шедевров, побеждающих все невзгоды.
ПЕРЧАТКА
В белые ночи он совсем не мог спать. То ему чудилось цоканье медно-бронзовых подков по мостовой, то стук топоров и молотков на Петровских верфях, то залпы старинных корабельных пушек. Он задергивал шторы, напивался или принимал снотворное, даже пару раз надевал тряпичную маску для сна, но ночные звуки от этого становились только причудливей. Слышалось, как придворные дамы чешут пятки Елизавете Петровне, как прицельно стреляет по воронам Анна Иоанновна, как булькает конопляное масло в чаше Южного маяка на стрелке Васильевского острова. Звуки каждый раз были разные, но он почему-то всегда знал, что они означают.
На третью-четвертую ночь бессонницы он выходил на улицу и бесцельно бродил по набережным, вглядываясь в белоночье. Это немного помогало.
Как-то в одну из таких ночей он прогуливался вдоль Мойки. К тому времени он не спал уже вторую неделю, впадая в спячку днём. Измученный организм маялся, заставляя его слоняться по набережной и бросать в мутную воду мелкие камешки.
Впереди маячил привычный силуэт Михайловского замка, навевающий в туманности белой ночи мысли о запертом в нём призраке Павла Первого. Мельком бросив взгляд на замок, он заметил одну странность: с него сползала темная краска; здание прямо на глазах розовело, как будто на него снизошел яркий луч восходящего солнца. Он даже обернулся и глянул в небо – но до рассвета было не меньше двух часов, и оно было сумеречно-светлым, без каких либо намеков на светило. Повернувшись к замку, он обнаружил, что тот снова, как и всегда, рыже-кирпичный. Развернувшись от греха подальше, он двинул через Марсово поле к Неве.
На Дворцовой набережной было живенько. Гуляющие любовались Петропавловской крепостью и видами на Васильевский остров; довольно часто проезжали машины. Среди людей он почувствовал себя спокойно. Потихоньку фланируя в сторону Дворцовой площади, возле дома №10 он почему-то замешкался. Сумерки вокруг уплотнились, словно сгущенное молоко. Балконная дверь на втором этаже резко распахнулась, и на улицу вылетела целая стая голубей и галок. Задрав голову, он увидел как на балкон, разгоняя птиц, выскочила невысокая симпатичная брюнетка в малиновом. «Кыш! Кыш!» – крикнула она вслед птицам и взмахнула рукой.
Из окна зазвучали негромкие