Катана для оргáна. Тоби Рински
самогипнозу. Или же следовало сдаться и признать, что эта постоянно напряжённая физиономия и была самым естественным выражением его, Роберто, персоналии.
Во время учебы, при посещении концертов он наблюдал за лицами многих дирижёров. Одни гримасничали как обезьяны. Лица других были всегда строги и сосредоточены. Кто-то улыбался, кто-то дирижировал с закрытыми глазами или избегал зрительного контакта с музыкантами. Удивительно, что при таких совершенно разных способах и приемах, хорошие оркестранты умудрялись понять, что от них хочет тот или иной дирижёр, и воплощать это в звуках, а иногда даже с первого раза.
Его учили, что дирижёр должен-де «услышать» музыку раньше, чем оркестранты её сыграют. Что она должна прозвучать в нём нужным образом, заранее, и он должен успеть показать им своё видение звукового пейзажа за мгновение, достаточное для того, чтобы они успели это расшифровать, понять, согласиться и сыграть. Для расшифровки нужны совместные репетиции. Для понимания нужно доверие. А для согласия с концепцией дирижёра нужна близкая музыкальная культура, схожие принципы и общность, которая возникает либо после многих лет совместного труда, либо как внезапное интуитивное озарение. Но как, Святая Мария, он может их озарить вот таким вот выражением лица? Молодой человек вздыхал, потом пытался расслабить лицо, и снова опускал тонарм на пластинку.
Поздно вечером, чтобы не беспокоить соседей громкими звуками классической музыки (о нет, далеко не все неаполитанцы прирождённые музыканты), он надевал наушники, садился в кресло и заучивал партитуру. Затем старался повторить всё с начала до конца, уже не глядя в партитуру, с закрытыми глазами.
Обычно он засыпал задолго до финала, потом, вслед за продолжавшей дёргаться рукой, он частично просыпался, тщетно борясь с тяжелой глиной сна, налипшей на колёса застрявшего грузовика его сознания под повторяющийся кусочек мелодии заевшей пластинки, и наконец окончательно проваливался в бездну темноты, продолжавшей звенеть колоколами собора за окном.
Да, вторая встреча с оркестром должна была стать для Кармини уже не такой волнительной, как первая. Он надеялся на это. Он верил в это. Ему почти удалось себя в этом убедить. И в день репетиции он шагал по узким улицам Неаполя вполне уверенно, уповая на то, что «старые знакомые» окажут ему сегодня более дружелюбный прием, несмотря на отсутствие синьора Метрономо, который был в отъезде.
Придав своему лицу максимально непринуждённое выражение, синьор Кармини уверенно шагнул в зал, где собрался оркестр. Сорвавшееся с его губ бодрое «buongiorno», предназначавшееся для двух дюжин музыкантов, погасло в тишине, словно излучаемой пустым помещением, в котором скромно и почти незаметно ютился всего один обитатель – синьор Дженти, первая скрипка.
Дженти встал и с лёгким поклоном поприветствовал молодого дирижёра.
– Остальных пока нет, – виновато произнёс он, как будто это было неочевидно.
– А… они придут? Что-нибудь случилось?