Троцкий. Дмитрий Волкогонов
рисовать объективную картину, руководствоваться только истиной и исторической логикой, у значительной части читателей и слушателей мое намерение написать книгу о Троцком воспринято как отступничество. Многолетняя массированная обработка общественного сознания сильно замусорила умы многих советских людей стереотипами «троцкизма», чему, надо сказать, способствует «позиция умолчания», занятая советскими властями после кончины Сталина. А в 1987 году снова появилась формула о крупной заслуге высших партийных кругов, одержавших во главе со Сталиным «победу над троцкизмом».
Еще не для всех ясно, что онтология марксизма в России имеет три основные ветви: ленинизм, троцкизм и сталинизм. Но все они произросли из общего корня. Всем им присуще (при крупных различиях) нечто общее: ставка на социальное насилие, уверенность в абсолютной верности лишь одной идеологии, убежденность в праве распоряжаться судьбами народов.
Подчеркну, что книга о Троцком – не политическая биография, а политический портрет. Основное отличие этих жанров мне видится в том, что, строго следуя историческим фактам, «портретист» вправе по своему усмотрению давать такую интерпретацию реальным событиям и процессам, какую может видеть не просто ученый, но и художник. Политический портрет от политической биографии, упрощенно говоря, отличается, как художественное полотно от фотографии. Сходство того и другого бесспорно, но оно достигается разными средствами. К слову сказать, Троцкий был хорошим портретистом в буквальном смысле этого слова. Его перу (карандашу) принадлежат десятки набросков лиц из его окружения, знакомых, близких. Например, находясь на одном «скучном» заседании Политбюро накануне X съезда партии, он в течение нескольких часов набросал в своей рабочей тетради десяток эскизов портретов людей, окружавших его на этом собрании{11}. Все они колоритны, рельефны, точны. Перо его было поистине универсальным.
В этой книге мне хотелось показать, какой может быть эволюция от свободы к несвободе, которая характеризовала прежде всего общественную мысль того времени. Все русские революционеры, и Троцкий в том числе, до свершения Октябрьской революции ратовали, например, за свободу слова. Казалось, так должно быть и впредь, когда большевики и левые эсеры завладели властью. Но… только казалось. Стоило М. Горькому заявить, что насилие большевиков – «это путь к анархии, к гибели пролетариата и революции»{12}, как тут же последовали жесткие санкции победителей не только к меньшевистской газете «Новая жизнь», где Горький поместил свое обращение «К демократии», но и ко всей свободной прессе. На заседании Совнаркома в декабре 1917 года, под председательством Ленина и в присутствии Теодоровича, Свердлова, Елизарова, Шлихтера, Сталина, Глебова, Бонч-Бруевича, Лациса, Троцкий предложил более жестко «следить за буржуазной печатью, за гнусными клеветами на Советскую власть…»
ЦГАСА, ф. 33 987, оп. 2, д. 118, л. 385.
ЦПА ИМЛ, ф. 325, оп. 1, д. 11, л. 1.