Негородская сюита. Гаврюшова Наталья
любви. Потому, как беспорядочные соло цикад, шагающих в ногу со временем искусства, позволяют безоговорочно увидеть собственное отражение во всем, как в зеркале.
Ищите свое, будьте верны своим дорогам судьбы и тогда… вы обретете извечную свободу и полноту жизни.
Итак…
– Че за любовь опять? Устал я. Пишуть да пишуть, как-будто дел других не ведають. Нет, чтобы коровье вымя обмыть, да сосочки ее тряпочкой промокнуть в пять утра для утренней дойки, кулемы белорукие.
– Слышь, Спиридон, та должен кто-то же писать. Може по судьбе так у человека. А ты – все «пишуть, да пишуть». Им свое, нам свое, а вместе – каждый за себя, и мир в любви, – сказала баба Груня.
– Конечно, – добавил дед Спиридон. Твоя, правда, Грунька. Любовь – это таинство вечное всего земного. Че еще надо, людям-то?..
Занавес приоткрыт. Милости просим в жизнь, одну для всех, которая не иллюзорный вымысел, а любовь – многоликая и бескрайняя…
Непаханная коса
Журчал ручей. Звонкое хлюпанье водной стружкой цепляло серые скользкие камни. Холодно… Земля свалившимися комками грязи любовала старый вдавленный след от копыта лошади. Мертвенно- бледные останки ломаной травы ежились в ледяной луже. Таинственная простота пугала своими красотами. Не осень и не зима… Что-то бесконечно застывшее в сезонном странствии. Хочется снега. Нет, дождя. Откуда вдруг лошади? Причем, здешние. Хотя… Проезжие. Давно – проезжие. Нагрянули никем не увиденные и не услышанные. Только след, один безразмерный след жизни, как ручей. Прозрачный, перетекающий, несущий праздную свежесть и глубину чистоты.
Вчера приходил Валька. Это мой друг. Ну и что, что нам за тридцать. Мы дружим с ним. Да! Мужчина и женщина. Или, женщина и мужчина. Он мне нравится, как человек. Правда, это так всегда понятно и знакомо? Чем? Да, практически всем. Дородный детина, в меру любопытный, грамотный, но самое главное – добрый. А кто добрый, тот умеет дружить. А вот с любовью у него все плохо. Она ведь такая капризная этакая штука. Вон, как куры на дворе. Ходят себе, клюют просо, кукурузу. Потом, бац, петух выходит. Такой весь растакой. Все! Где уединенное спокойствие? Там, где и у Вальки. «Куд – кудах! Куд–кудах!», а в ответ «Ко–ко–ко–ко–ко»! Поговорили. И в рассыпную. Дальше что-о? Он выбирает. Нет, они выбирают. Да, какая разница? Обычная. Людям это важно, а любви – нет. Но с этими курами все наоборот. А что яйцо не снесется, когда узнает, кто кого выбрал?! Так и зависнет на миг, как уставшая поздняя осень? На день, на пять или на целую жизнь? Нет! Не дождетесь! Природа возьмет свое, как и эта, плохая Валькина любовь. А что? Я ему тоже нравлюсь. Нет – нет, как человек. У нас здесь семь избушек, все всех знают. Живем на отшибе новой жизни. Колодца, печи, есть свет. Все, как у людей. К нам чтобы доехать по кривому бездорожью сильным надо быть. От основных поселений по триста верст с любой стороны. «Куд–кудах!» и свои «Ко–ко–ко»! Зато, природа – а – а… Как любовь! Из ниоткуда в никуда.
Утром, пока спала, заходила бабка Тыльза. Дааа… Имя у нее загадочное. Не захотела родня называть ее, как всех. Решили – будет особенная. Они решили, а любовь распорядилась иначе. Так судьбу перекрутила, что Тыльза, что Зоя, что Клава. Может если б так и не назвали, было бы все по-другому. Хотя… Никто этого не знает. Даже петух на дворе. Но, если честно, бабка Тыльза – она совсем не Тыльза, а Ильза. У ее матери Фрони с отцом Тимофеем – зубы плохие были, а тут открытку занесло с какой-то артисткой и подпись: «На добрую память от Ильзы!» Такая открытка красивая – двойная. А там, про любовь – добрую. Значит, дружить умела, а с любовью, как у Вальки – плохо было. В общем, почитали дед Тимофей и бабка Фроня эту открытку, поглядели – добрая, красивая и имя необычное, да и решили Тыльзу – Ильзой назвать. А зубы-то через один, вот и вышла Тыльза. Ничего! Все привыкли, а девка намаялась. Пять раз замуж выходила. По любви, по – доброй, конечно. За одного и того же, будь он здоров всю свою жизнь! И нам здоровья тоже! Видали, петух, какой! Как можно было так курицу извести? Очень просто. Дружить умел, а она любила. Его, вот так с пупинку. Как родилась по любви, так от любви для любви полюбилась. А он: «Кукареку–у-у!» И так пять раз. Устали бабку Тыльзу невестой наряжать. То сошлись, то разошлись, а у нас – «куд–кудах, куд–кудах» – переживания! Не – е! Не за них! За себя, конечно! Вот, есть Валька друг, а любви нет. Ни у него, ни у меня. Зато дружить умеем. И вообще, он какой-то странный последние десять лет стал. В глаза заглядывает, за плечи трогает, говорит, давай помогу ведра донести. А я ему: «Какие ведра? Вон, с бабкой Тыльзой до сих пор не поняли, кто кого выбрал, что так по пять раз невеститься?» А он краснеет, молчит, глаза опускает. Тоже нам петух нашелся!
Так вот, бабка Тыльза шукала кадку, причем в доме. Что она эта кадка в доме будет делать? А? Ничего! То ли дело на дворе – воды набрать, землю утрамбовать, там грабли, лопаты кинуть. Приперлась! Разбудила! Опять слезы. Видать не в кадке дело было. А бабка-то старше меня на двадцать лет всего-то. Так истерзала себя любовью по – доброму, что как под сто лет. С виду отжившая, а внутри светится. Вот, как тот след. Вдавленный, но без выбора. Рыдала… много… Петуха-то ейного тоже будь здоров зовут. Анафрем! Вот вам судьбина. Нет, две! Дед Анафрем! Та, если по-честному, то Филек, Филек – Огонек.