Возвращение на Эфо. Евгений Пышкин
а поэтическая метафора – сравнение глади морской со сверкающей чешуей – возникла из физических законов – законов оптики. Чем острее угол, под которым мы смотрим на поверхность воды, тем больше вероятность, что линия нашего взора полностью отразится, мы не увидим толщи моря и его обитателей, а увидим радужную чешую, но законы оптики скучны, они объясняют то, чего не желает быть опознанным. Хотелось смотреть на мир не глазом ученого, а глазом поэта, художника, творца, ведь такой взгляд на мир куда интересней сухих формул, ибо формулы лишают полета, и пусть это полет Икара, и пусть приземленный Дедал не раз предупреждал об опасности, герой устремится вновь к солнцу. Поэтому пусть будет море, пусть будет солнце, пусть будет дыхание океана и чарующий перламутровый плеск с разноцветными переливчатыми искрами, которые, преодолевая сухие формулы законов оптики, кружат в воздухе, пропитанным теплыми лучами дневного светила. Кажется, я слышу плеск вод, что само по себе невероятно, и чтобы убедиться открываю глаза.
А когда глаза привыкают к полумраку, понимаю, что нахожусь в трюме корабля и по косвенным признакам улавливаю, что сейчас день в разгаре и на море штиль. До меня доносится размеренный скрип перекрытий и плеск воды. Что странно, я не слышу ни голосов команды, ни голоса капитана. Что случилось?
Непроизвольно вспомнил сон, в котором мне приснилось, что я жил в зимнем городе и приветил странствующего человека.
После глубокого сна чувства вернулись не сразу. Последним проявило себя обоняние. Запах дерева, морской соли, жилого помещения и еще чего-то. Я не смог распознать последний запах. Показалось, он есть хитрая смесь нескольких ароматов, что, смешавшись, спрятались друг в друге. Это странное чувство, по крайней мере, в первые мгновения после пробуждения, когда ощущения рельефны и четки, и повседневность не сгладила их, понимаются как отклонение от нормы. Но минута прошла – и всё в порядке.
Я вышел из трюма на палубу. Прелюбопытная картина предстала перед моими глазами: команда, включая капитана, в полном молчании смотрели за борт, причем их фигуры, будто фигуры на шахматной доске, были повернуты в одном направлении. Я видел у кого-то подобные шахматы, которые хранились в большой резной коробке, черно-белые поля украшены мелким зубчатым узором, а фигуры в образе людей выточены из темного и светлого нефрита. Когда начиналась партия фигуры вставали в ряды – две армии смотрели друг на друга неподвижно до тех пор, пока пальцы хозяина не начинали переставлять их. Вот и сейчас на палубе кто-то расставил фигуры до моего прихода.
Я проследил за взглядом капитана и команды. На сверкающей ряби покачивалась лодка, кажется, она была пустой. Я подошел к капитану.
– Что там?
– Человек за бортом, – ответил капитан, подав сложенную подзорную трубу. – Смотри.
Сквозь увеличительные стекла легко читалась фигура, лежащая в лодке. Вряд ли он спал, отчего-то мелькнула мысль, а в следующее мгновение явилось предположение: «Он мертв».
– Мы