Король былого и грядущего. Теренс Хэнбери Уайт
за кем можно лететь следом». И мы тогда скажем: «Двоюродный дедушка будет рад, если вы составите нам компанию, но только имейте в виду, если что-то пойдет не так, мы не отвечаем». – «Премного благодарен, – ответит он. – Уверен, что на вашего дедушку можно положиться. Вы не будете возражать, если я расскажу об этом Гогону, у них, сколько я знаю, такие же трудности?» – «Нисколько».
И таким образом, – пояснила она, – двоюродный дедушка станет адмиралом.
– Хороший способ.
– Видишь, какие у него нашивки, – уважительно прибавила она, и оба посмотрели на дородного патриарха, грудь которого действительно украшали черные полосы – вроде золотых кругов на рукаве адмирала.
Волнение в войске все нарастало. Молодые гуси вовсю флиртовали или сбивались в кучки – поговорить о своих лоцманах. Время от времени они затевали вдруг игры, будто дети, возбужденные предвкушением праздника. Одна из игр была такая: все становились в кружок, и совсем молодые гуси выходили один за другим в середину, вытягивая шеи и притворяясь, будто вот-вот зашипят. Дойдя до середины, они припускались бежать, хлопая крыльями. Это они показывали, какие они смельчаки и какие отличные выйдут из них адмиралы, стоит только им подрасти. Распространилась, кроме того, странная манера мотать из стороны в сторону клювом, что обыкновенно делается перед тем, как взлететь. Нетерпение овладело и старейшинами, и мудрецами, ведающими пути перелетов. Знающим взором они озирали облачные массы, оценивая ветер, – какова его сила и по какому, стало быть, румбу следует двигаться. Адмиралы, отягощенные грузом ответственности, тяжелой поступью мерили шканцы.
– Почему мне так неспокойно? – спрашивал он. – Словно что-то бродит в крови?
– Подожди, узнаешь, – загадочно говорила она. – Завтра, может быть, послезавтра.
Когда день настал, все изменилось на грязной пустоши и в соленых болотах. Похожий на муравья человек, с такой терпеливостью выходивший на каждой заре к своим длинным сетям, с расписанием приливов, накрепко запечатленным у него в голове, – ибо ошибка во времени означала для него верную смерть, – заслышал в небе далекие горны. Ни единой из тысяч птиц не увидел он ни на грязной равнине, ни на пастбищах, с которых пришел. Он был по-своему неплохим человеком, – он торжественно выпрямился и стянул с головы кожаную шапку. То же самое он набожно проделывал и каждой весной, когда гуси покидали его, и каждой осенью, завидев первую из вернувшихся стай.
Пароходу требуется два или три дня, чтобы пересечь Северное море, – так долго ползет он по этим зловещим водам. Но для гусей, мореходов воздуха, для острых их клиньев, в лохмотья раздирающих облака, для небесных певцов, обгоняющих бурю, – час за часом по семьдесят миль – для этих странных географов (здесь подъем на три мили, – так они говорят), плывущих не по водам, но по дождевым облакам, – для них все было иным.
И это иное наполняло их песни. Были средь них грубоватые, были саги, были и до крайности легкомысленные.