Игрок. Саша Токсик
у меня лежали.
Выкурив сразу две сигареты в открытое окно кухни, я захожу в ванную, умываюсь и иду собираться.
Глава 2
К старинному особняку с белыми колоннами я подхожу минут за пятнадцать. Это здание, известное в Москве как «Дом Ростовых» знают все счастливые обладатели корочки «Союза Писателей СССР». Улица Воровского, которая до и после советской эпохи именуется Поварской, как раз соединяет старый и Новый Арбат. То есть, сейчас просто Арбат и проспект Калинина.
В Советском Союзе, чтобы быть писателем недостаточно просто марать бумагу. Нужно быть признанным коллегами, старшими товарищами, собратьями по перу. «Писатель» – это такая же профессия, как слесарь или бухгалтер. Так что одного желания мало, требуется квалификация.
Чтобы быть причисленным к составу избранных, надо не просто публиковаться в журналах и получить известность, но и пройти специальную аттестационную комиссию. В составе моей, например, присутствовала сама Наталья Дурова, знаменитая дрессировщица. Только потом я узнал, что она ещё и детские книжки пишет.
Прохожу вдоль кованой ограды, вбегаю вверх по мраморной лестнице, которую можно снимать в кино про балы и дворянские усадьбы и погружаюсь в круговорот людей и кабинетов.
В редакторской висит густой сигаретный дым, постоянно звонят телефоны и по ним отвечают сразу несколько голосов. Место Кости Синицына пустует. Его блондинистая коллега из за соседнего стола пожимает плечами и я ухожу на поиски, ныряя обратно в людской поток.
– Евстигнеев, ты почему без носков, – слышу за спиной строгий женский голос.
На мне по случаю жары надеты сандалеты. Попрошу не путать эту обувь с несерьёзными сандалиями. Сандалеты – практически то же самое, что и туфли, но с многочисленными прорезями, позволяющими ноге дышать. Сейчас в таких на улице каждый второй, если не каждый первый. Разнообразия в одежде и обуви вообще маловато, но это не может испортить мне впечатления от возвращения в сильное и молодое тело.
К тому же в отличие от большинства жертв фабрики «Скороход», воспетой журналом «Крокодил», у меня на ногах чехословацкие «Цебо». К ним я надел лёгкие парусиновые брюки и рубашку-поло, которую все в то время почему-то называли «бобочкой», с лихим якорем на нагрудном кармане.
Передо мной возвышается Прасковья Валуйчик, поэтесса и общественница, дама баскетбольного роста и рубенсовских статей. Творит она под псевдонимом «Зинаида Фабричная».
Завод гудел своими трубами,
И ты сказал, в потоке дней
Пускай ты, Зинаида, люба мне.
Но Пятилетку выполнить важней.
Так начиналось первое стихотворение её сборника. Сколько лет прошло, а до сих пор помню.
Внутри её монументального тела скрывается большое и впечатлительное сердце, но годы, проведённые в роли школьного завуча, дают о себе знать. Прасковья терпеть не может беспорядок.
– Я тебе, больше того, скажу, Прасковья, – я придвигаюсь к её уху, – по последней парижской моде не только носков,