Рецепт на тот свет. Далия Трускиновская
двух арестанток поприличнее, но воспитывать детей не мог и не умел.
– Когда ее сиятельство прикажет, я возьму Сашу с Митей в школу, чтобы их проэкзаменовали, – сказал Маликульмульк. – А до того вы распорядитесь, чтобы им приготовили все, что нужно: исподнее, чулки, постельное белье. Сводите их в баню, что ли…
– Да, разумеется, – ответил Дивов. – Премного благодарен их сиятельствам…
И покачал головой. Словно бы оплакивал свое бедственное положение – а слез не было и рыдать душа за шестьдесят с лишним лет не выучилась. Просто скорбь о мертвых сыновьях и о себе, что по недосмотру Божию исхитрился их пережить. Внукам в этом обществе покойников и старика места уже не находилось.
– Не было ли сведений об Анне Дмитриевне? – решился наконец спросить Маликульмульк.
– Нет.
С тем и пришлось уйти.
В замке он подождал, пока ее сиятельство соберется в дорогу. Поехали весело, двумя санями, с приживалками и детьми. Пока пересекали Двину, составили диспозицию. Княгиня еще не бывала в лелюхинских русских лавках, но полагала, что холсты и съестное там дешевле, чем в Гостином дворе. А когда приходится думать о целой дивизии дворни, то даже самая избалованная дама приучается считать копейки и даже переучивается на иные меры: в России ткань меряют аршинами, тут – локтями, а локоть – три четверти аршина, вот и мучайся, пока не привыкнешь. В Гостином дворе локоть бельевого полотна можно взять за четырнадцать фердингов, а на Клюверсхольме, поди, за тринадцать, а то и за двенадцать. Простыня – четыре локтя, простынь в хозяйство надо с полсотни… такая экономия и для княгини Голицыной не зазорна…
Клюверсхольм был островком длиной около версты, выше по течению, чем Рижский замок. Нельзя было проехать из Риги в Митаву, не пересекши его. Поскольку строились на Клюверсхольме, когда он еще не считался рижским предместьем, то дома стояли вольготно и в большинстве своем – деревянные. Многие из них, изобильно украшенные резьбой, напоминали маленькие дворцы. Но дворцы особой архитектуры – поскольку левый берег Двины был низким, то дважды в год его основательно заливало, и потому все, что только можно было, поднимали на сваи.
Лелюхинский дом стоял на берегу, между матросским трактиром и домиком акцизного чиновника. Узкая улица спускалась прямо к реке, по ней въехали, обогнули дом и встали на площади.
– Экое гульбище, – сказала княгиня, разглядывая большую галерею, подпираемую основательными сваями, куда выходили двери и окошки лавок. – И дорожка к лестнице чисто убрана. Что, сударыни, идем? Прасковья Петровна, следи за мальчишками, а то аббат наш, гляжу, совсем ошалел. Ты, Иван Андреич, ступай, куда князь велел, сойдемся у саней. Степан, не отставай! Я тебя знаю – ты девок высматриваешь!
Девки стояли неподалеку от лелюхинского дома, красивые, нарядные, в ярких шубках, сразу видать – из богатого житья. С ними были и женщины постарше – и это напомнило Маликульмульку то ли Тверь, то ли Тулу, где вот так же девицы из купеческих семей, состоявших в родстве,