Равенсбрюк. Жизнь вопреки. Станислав Аристов
нечто вроде эмоциональной смерти. Заключенного мучила тоска по дому и семье, его уже не удручала обыденность смерти солагерников. Эта бесчувственность была защитной реакцией, позволявшей сосредоточить эмоции на задаче сохранения жизни[78]. Но при этой «бесчувственности», несмотря на критические условия – голод, недосыпание, насилие со стороны нацистов и внутренние душевные страдания, – заключенные все же пытались облегчить свое существование за счет своего внутреннего мира – воспоминаний, мечтаний, юмора, искусства. Более того, они ставили себе цели в ближайшем будущем, а значит, планировали свои действия, без чего человек вообще был не в состоянии выжить[79]. Как писал ученый, «в концлагерях мы наблюдали, что некоторые вели себя, как свиньи, в то время как другие вели себя, как святые. Человек заключает в себе обе возможности; какая из них реализуется, зависит от принимаемых решений, а не от условий»[80].
Как и В. Франкл, психолог Э. Коэн попытался в своем исследовании охарактеризовать поведение заключенных. Ученый обратил внимание на такие внешние факторы, как отсутствие личной свободы, неопределенность срока заключения, а также невозможность остаться наедине с самим с собой, которые отрицательно сказывались на возможности выживания узников[81]. Небезынтересен тот факт, что Э. Коэн отметил деформацию пространства и времени в восприятии заключенных: первое максимально сужалось, концентрировалось, а второе, наоборот, предельно расширялось, становясь вечностью[82].
В 1951 г. в США была издана работа Х. Арендт «Истоки тоталитаризма», ставшая позднее классической[83]. Философ, безусловно, не задавалась целью изучить в своем труде возможности и границы выживания человека в экстремальных лагерных условиях, но рассмотрение феномена тоталитарного общества привело ее к этой проблеме. Исследовательница впервые определила концентрационный лагерь как «центральный институт тотальной власти», «лабораторию», где человек, по сути, приравнивался к подопытному животному, на котором отрабатывалась технология тотального господства[84]. Эта технология в лагере имела несколько этапов. Процесс создания из узника, по выражению Х. Арендт, «живого трупа» начинался с формирования лагерной структуры заключенных, которые разделялись на группы по социальным, политическим, религиозным и расовым критериям, получая лагерную маркировку на униформе и порядковый номер вместо имени. Так начиналась деиндивидуализация личности человека. Следующим шагом было уничтожение нравственного начала, прежних ценностных ориентиров, без которых узник становился легкоуправляемым[85]. Х. Арендт рассматривала попытки заключенных противостоять террору нацистов как единичные случаи, обреченные на поражение.
В итоге исследования второй половины 1940-х – начала 1950-х гг. стали первыми попытками понять происходившее в нацистских концентрационных лагерях, но профессиональные историки оставались в стороне вплоть до начала
Там же. С. 180.
Там же. С. 222–223.
Там же. С. 279.
Ibid. P. 159.
См.:
Там же. С. 568–569.