Счастливая земля. Лукаш Орбитовский
подумал я, значит, меня зовут живые, которым это нужно. Я обошел кирпичный дом на Средней – серое здание с отваливающимися водосточными трубами – и пробрался на чердак. Я бродил среди перевернутых кресел в неработающей части детского сада. Все впустую. Каждый звук усиливается, когда приближаешься к его источнику, – здесь не так. Везде было одинаково страшно и тихо/громко.
Я взял с собой хлеб и сотенную бумажку с портретом Варынского[3] и сбежал. И остановился только в полях по дороге в Мыслибуж. Звук был чистым и громче, чем раньше. Я прижал ладони к ушам. Ударил себя камнем по голове. Я мог поклясться, что за мной стоит орущая толпа, хотя там не было никого. «Где вы находитесь? Зачем вы это делаете?» – спрашивал я. Сейчас-то мне известно, что мир никогда не отвечает. У него свои песни. Одну мне довелось услышать.
Словно стук тел, падающих в мокрую яму. Словно танк, едущий по костям. Вой матери, чьих детей распотрошили живьем. Вот что-то наподобие этого.
Велосипеды означали свободу. Мать позволяла мне ездить только по парку, но никогда не интересовалась, куда я исчезаю на целые часы. Так что мы встречались в парке, под скелетом дота, и отправлялись в дальние экспедиции. У всех были «Вихри-3», только у меня был кремовый трехскоростной «Юбиляр», ибо только я слышал то, что слышал.
Летом мы ездили на затопленный карьер, несли велосипеды по узкой тропинке на известняковых скалах, высоко над твердым зеркалом воды. Купались голыми. Потом я злился на солнце, потому что хотел поскорей обсохнуть. У DJ Кривды в камышах была спрятана удочка, но он никогда ничего так и не поймал. Может, потому, что ловил только на хлеб?
Мы уезжали все дальше и дальше, руководствуясь дорожными знаками – столько-то до ближайшего населенного пункта. Мыслибуж, Болькув, Валбжих. Машины на полной скорости пролетали мимо нас, злобно гудя. Мы срезали дорогу через лес и поддерживали друг друга, когда дорога становилась слишком тяжелой или когда мы теряли направление. Однажды мы добрались до самой Легницы, и каждый заказал по порции мороженого со взбитыми сливками. Блекота оставил деньги дома; мы заплатили за него. Ели медленно, пьяные от победы и тайны. Никто не знал, где мы и что делаем. Эти минуты были только нашими.
На волне этой победы мы решили взять Вроцлав. Ну, не так уж он и далеко? Мы выехали сразу после завтрака, и все шло хорошо, пока мы не добрались до старой, немецкой еще, автострады, где на серых плитах подпрыгивала машина за машиной. Оставалось только грустно смотреть, как на дальний берег, оказавшийся слишком далеким. Тромбек сказал, что ничего страшного, он все равно когда-нибудь уедет. Во Вроцлав и еще дальше. Объедет весь мир, чтобы только не возвращаться в Рыкусмыку.
Мы догадывались, в чем тут дело. Домой возвращались в молчании.
У матери было много мужчин. Надолго не задержался ни один. Некоторые ошибочно ее оценивали. Считали, что одинокая женщина с ребенком нуждается
Людвик Варынский (польск. Ludwik Tadeusz Waryński, 1856–1889) – польский революционер, основатель Интернациональной социально-революционной партии.