Русские друзья Шанель. Любовь, страсть и ревность, изменившие моду и искусство XX века. Елена Селестин
хватит! – Дягилев вскочил и подбросил листы партитуры. Он был на голову выше композитора и в широкой рубашке казался огромным. Со стола грохотом полетел кувшин с лимонадом. – Уже двадцать лет мне твердят, что я нич-чего не понимаю в музыке, потому что я не композитор. Нич-чего не понимаю в живописи! Потому как не художник! Надоело! – теряя домашние туфли, Дягилев свирепо пинал нотную бумагу, норовя загнать листы в лимонадную лужу. Листы разлетались, он их догонял и пинал снова.
Стравинский отступил к парапету террасы и отвернулся, выжидая. Его ботинок, высокий, украшенный модной кнопкой, отстукивал плавный ритм, гармонирующий со спокойными силуэтами крыш. Композитор выглядел щеголем: клетчатые брюки, нарядный галстук и напомаженные волосы. Вокруг террасы были крыши старинных домов, между ними виднелся купол Пантеона.
– Как выдержать это, господи?! И зачем? Зачем мне все это? – неуклюже переступая босыми ногами, продолжал стенать Дягилев. Со лба у него катился пот, пенсне на черном шнурке раскачивалось на полотне рубахи – фигура напоминала громоздкие, внезапно взбесившиеся напольные часы. – Почему вы носком стучите?! – импресарио вдруг брезгливо уставился на ботинок Стравинского, будто увидел насекомое.
– А что…
– Все нормальные люди отсчитывают пяткой!
Вышел слуга Василий и стал подбирать осколки стекла, аккуратно обходя ноги хозяина, потом осторожно, ни на кого не глядя, собрал мокрые листы.
– Я, пожалуй, пойду, – сказал Стравинский. – Пока мы не разругались.
– Никуда вы не уйдете! Будем работать. Василий, где Леонид Федорович?! Он уже позавтракал хотя бы?
Слуга пожал плечами и поспешил скрыться.
– А кто тут должен знать?! Игорь, сейчас оденусь, и мы продолжим, вместе с Леонидом. Я вот хочу, чтобы мы сегодня же вместе прошли первую половину. У нас не так много времени, да нет, у нас вообще уже нет никакого времени! Завтра репетиция с танцорами. И не надо дуться, пожалуйста, Игорь, ей-богу. Я предупреждал, придется труднее, чем когда сочиняешь свое. Как реставрировать ветхий костюм – если тронешь, может рассыпаться! Перголези стоит мучений, уверяю вас. Вы способны услышать его восемнадцатый век и рассказать нам о нем своим неповторимым языком! Беппо, иди же сюда, где ты прячешься?! – зычно крикнул он по-итальянски. – Неси одеваться!
Стравинский долго смотрел на Пантеон, выражение лица у него было уныло-напряженное, толстые губы под идеально подстриженными усами беззвучно шевелились. Наконец он сказал:
– Вернусь часа в четыре пополудни. Или в половине пятого. Сережа, повторяю, подстраиваться под Мясина и его опыты с новыми движениями не намерен, мне не так уж и нравятся эти цирковые номера… – Стравинский приподнял ногу, чтобы показать угловатое движение, но, поймав взгляд Дягилева, осекся.
– А почему ноты оставили? Возьмите, по крайней мере, мой экземпляр с заметками, миленький! – примирительно попросил Дягилев, когда Стравинский взял со стула трость и шляпу. – Дома пройдете спокойненько.
– Я