Абсурд без границ. Антология бизарро, вирда и абсурдистского хоррора. Олег Наташкин
Дернов актёр. В детстве очень не любил, когда имя автора на обложке книги было напечатано крупнее, чем название, потому что предпочитал думать, что все самые увлекательные истории правдивы, а не выдуманы каким-то незнакомым дядей. Несмотря на это, довольно рано сам занялся сочинительством, а в школьные годы – художественным переводом. От подросткового увлечения фильмами Тима Бертона и рассказами Эдгара По перешёл к Гильермо дель Торо и Лавкрафту и сам не заметил, как влюбился в жанр ужасов. В свободное от съёмок время пишет для онлайн-журнала о хорроре «DARKER».
Когда я просыпаюсь, то несколько мгновений не могу вспомнить, где нахожусь. Остатки беспокойных снов растворяются в резком утреннем свете, льющемся в череп сквозь опухшие веки. Разрозненные образы блекнут, мутной взвесью оседают где-то в глубинах сознания. Я всеми силами стараюсь замедлить этот процесс, удержать перед мысленным взором ночные видения. Какими бы неприятными или даже мучительными они ни были, это – мой спасательный круг. Я с отчаянным упорством цепляюсь за самые омерзительные кошмары, какие только сумел породить за минувшую ночь мой спящий мозг. Всё, что угодно, лишь бы ненадолго задержаться в этом фальшивом туманном мире. Поражаясь собственному нежеланию расставаться с болезненной ложью сна, я сперва не могу вспомнить, почему противлюсь пробуждению. Потом резко вспоминаю, и меня пробирает дрожь ужаса и отчаяния. В этот момент раздаётся протяжный, натужный скрип, и моя кровать начинает пожирать меня.
Кровать – не самый страшный из монстров. Эта коварная тварь получает меня в своё распоряжение в те моменты, когда я наиболее беззащитен, но её мягкие, как у старухи, дëсны не способны причинить мне настоящий вред. Готов поспорить, сама кровать предпочла бы, чтобы я сменил пуховый матрас на пружинный, но какой безумец станет оснащать пасть терзающего его демона стальными клыками?
Как только я захожу в ванную, раковина издаёт торжествующий рык. Края белой чаши искривляются, превращаются в толстые блестящие губы, складывающиеся в омерзительной усмешке. Я осторожно приближаюсь и одним резким движением выкручиваю кран с горячей водой. Ошпаренная фаянсовая пасть распахивается, и тварь кричит, захлёбываясь кипятком. Пока я умываюсь, вой из озлобленного становится жалобным. Выключаю воду, поднимаю глаза к зеркалу. На меня глядит красная обварившаяся маска, в которую превратилось моё лицо. Сливное отверстие продолжает обиженно всхлипывать.
Я почти люблю своё зеркало. Оно швыряет мне в лицо неприглядную правду, но, по крайней мере, не пытается меня проглотить. Иногда я думаю, что причина в том, что ему это уже удалось.
На работу иду пешком, как и каждое утро. Ускоряю шаг, проходя мимо спуска в метро. Он поглощает людские толпы, утягивает их в своё холодное чрево, предварительно перемолов стальными челюстями эскалаторов. Многоголосая, многоликая человеческая масса целый день будет добровольно перевариваться там, внизу, курсировать по кишкам ненасытного подземного