Дом с видом на Корфу. Елена Константиновна Зелинская
поворота на парковку мелькает знакомая голубая майка. мы машем руками, как матросы, завидевшие берег, и тычем пальцами в сторону крытой террасы над обрывом.
– Ну, что, – кричу я издалека, – забыл или потерял?
– Забыл! – И Толя гордо потрясает в воздухе черной кожаной сумочкой.
Кубики льда бренчат в кувшине, а струйка золотого масла течет по ломтю губчатого сыра. Какое удовольствие выговаривать греческие слова: мусака, стифадо, мидии саганаки!
На шестом названии хозяин таверны, который сочувственно кивает смоляной головой в такт нашим лингвистическим усилиям, перестает пижонить и вынимает из кармана блокнотик. на восьмом – с интересом оглядывается на вход, подозревая, видимо, что к нам сейчас присоединятся еще трое-четверо едоков. Нет, уважаемый, больше никого не будет, это мы кормим ребенка!
– Мы кончим тем, что будем купать тебя в ванночке! – повторяет папа избитую шутку.
– А я буду махать руками и кричать: «Щипет, щи-пет!», – покорно улыбается ребенок и разливает по бокалам рецину. Рецина пахнет сосновыми иголками.
3
Монастырь Агия Триада далек от туристических маршрутов. Наш микроавтобус, свернув с трассы, срезал круги по гравиевой дороге, которая к вершине горы сузилась почти до тропинки, протоптанной, как видно, ослами. Припарковались на крохотном пятачке, и я даже заволновалась, что водителю негде будет развернуться.
Янис подошел к ограде, окаймляющей палисадник с подстриженными кустиками, и крикнул что-то, сильно подавшись вперед. Окно одноэтажного домика распахнулось. Оттуда высунулся смуглый кудрявый монах в квадратных очках. мы скромно встали у арочного входа в монастырь. Лопоухий щенок с носом в виде маслины достойно развлекал нас, пока шло совещание. Наконец, весело улыбаясь, из дверей домика появился игумен. Курчавая ассирийская борода, черные с серебром волосы плетеными косичками уложены на затылке, худощавое вытянутое лицо с лохматыми бровями, – отец Афанасий, казалось, сам был списан с древней иконы. Монастырь лежал на вершине горы, как корона.
Игумен охотно провел нашему семейству небольшую экскурсию. Темные, неясные лики на знаменитых фресках с источенными краями глядели так живо, что казалось, это не мы, а они рассматривают нас.
На полированном дереве высоких стульев, вжатых в стены, играли блики лампады, а прохладное пространство пахло старой штукатуркой и тайной. мы вышли на свет. Отец Афанасий исчез и вернулся через минуту, неся поднос с четырьмя запотевшими стаканами и блюдечком с печеньем.
– Вода, – пояснил он, – из монастырского источника, а печенье, по случаю пятницы, приготовлено без масла.
Мы хрустели угощением и пили сладкую воду, а отец Афанасий вел неторопливый разговор про землетрясение, которое сто пятьдесят лет назад повредило фреску со Святой Троицей, и про то, как трудно следовать путем Господним. По крайней мере ему, смущенно добавил он.
– А как кризис? – дежурно спросил Толя.
– Кризис в душе, –