Сиреневый коктейль. Константин Александрович Сидоров
за всю свою жизнь мне полюбился именно этот композитор, я мог играть его часами напролёт.
Пришлось немного походить по квартире и обдумать предстоящий разговор с Вениамином Львовичем. Возвращаться в филармонию мне не очень хотелось, тем более после того, что мне сказал этот старик. На самом деле он не такой уж и старик, Львович ещё даже не пенсионного возраста, но порой ведёт себя так, будто он пенсионер склерозник маразматик. Видимо в этот раз Львович исполнит именно эту роль.
– Добрый день, Вениамин Львович, – сказал я в трубку телефона. Я всё же собрался с силами и набрал номер директора филармонии. – Как поживаете?
– Спасибо, не жалуюсь, – ответил он своим сухим голосом. Львович всегда говорил так, будто в горле застряла рыбья кость.
– А с памятью у вас хорошо? – поинтересовался я.
– Да, – непонимающе ответил Вениамин Львович.
– Ну тогда напомните мне, пожалуйста, что вы мне говорили в последнюю нашу встречу.
Знаю, так нельзя разговаривать с начальством, но в данный момент он мне никто. Я же писал заявление по собственному.
– Ах вот оно что, – протянул директор после недолгой паузы. – Вам Оксана звонила?
– Было дело, – бросил я.
– Значит, ждём вас, Максим, на концерте. А что именно я вам говорил в последнюю нашу встречу, я напомню после концерта, раз уж у вас в памяти провалы, – ответил Львович и положил трубку.
Короткие гудки в телефонной трубке били по голове, словно маленькие молоточки. Или это были молоточки в рояле? Но так нельзя было разговаривать с начальством. Я-то думал, что он включит склерозника, вроде как забыл, что уволил меня, а тут… Вышло так, что я некорректно разговаривал с начальством.
У меня было два варианта. Первый – это не идти на концерт, сделать вид, что мне никто не звонил и я сам не звонил Львовичу. Всё равно моё заявление на увольнение лежит у него. Если я так сделаю, то могу и дальше спокойно себе жить и ни о чём не думать. Без зарплаты филармонии как-нибудь перебьюсь. Но с другой стороны как раз деньги-то у меня уже кончились, без этой самой филармонии. Это и есть второй вариант – вернуть всё как было. Не первый год я в этой упряжке.
Весь оставшийся день я наигрывал Прокофьева на старом расстроенном домашнем фортепиано. Вспоминал мелодию, щупал пальцами чёрные и белые клавиши, нажимал педали. Сыграл почти все его мимолётности раз по десять, но ни один вариант исполнения меня не устроил. Не хватало как раз той самой мимолётности, беспечности. Эх, Прокофьев, знал бы ты, КТО будет коверкать твои гениальные сочинения – не писал бы!
Однако ближе к обеду в день концерта я таки надел свой поношенный концертный костюм и отправился на репетицию. Настроение было скверным. Погода – жара, ни облачка. И кому только придёт в голову тащиться по такой жаре на концерт?
За кулисами суета, впрочем, как всегда, народ не торопясь садится на свои места в зрительном зале, Оксана в гримёрке приводит себя в порядок. Я постучал в её дверь.
– Можно?
– Да, Максим, – быстро сказала она. – Что-то не так? Вы какой-то