Книга Земли. Первым заговорил шалфей. Анжелика Дементьева
ночь.
Чтобы узнать все это, я мечтала расшифровать для себя их таинственные языки и много путешествовать. Моя первая мечта сбылась, когда я поступила в институт и на целых пять лет смогла погрузиться в увлекательную игру чужеземных слов, их значений и скрытых смыслов, их сказаний и мелодий, их шуток и головоломок. Я наблюдала, как вместо русалки на ветвях раскачивается загадочная Лорелей на берегу Рейна и как обучение великосветскому произношению превращает обычную бедную цветочницу в настоящую лондонскую леди.
У нас, молодых девчонок-студенток факультета иностранных языков, сложилось свое собственное чувство юмора и свои языковые шутки, которые никто, кроме нас не понимал, и от этого нам становилось еще веселее. В нашем студенческом общежитии мы наперебой декламировали друг другу стихи Шиллера и Гете, стараясь попасть в новую для нашего слуха интонацию и не ударить в грязь лицом с произношением, изо всех сил пытаясь расположить во рту не слушавшийся нас язык на немецкий лад.
Уже тогда я начинала понимать, что загадочные люди в тридесятом царстве могут ощущать окружающий меня мир совсем по-другому и подбирают подходящие для этого слова, которых в моей картине мира могло просто не быть. Их образ мышления сам подсказывал им слова, наиболее верно подмечающие суть какого-либо явления.
Так, я с самого начала была влюблена в английское слово влюбиться. Мне казалось, что люди с того далекого туманного острова нашли самое подходящее выражение для такого сложного явления. У них оно состояло аж из целых четырех слов вместо одного – to fall in love. Что буквально означает упасть в любовь. Я так и представляла себе, как можно было бы, широко расправив крылья и ничего не боясь, упасть в любовь и позволить ей себя нести и нежить, доверившись ей словно морской воде, мягко поддерживающей тебя на своей поверхности. Когда все, что тебе нужно делать, это просто быть и дышать. Да, одного слова для такой красоты тут казалось как-то явно маловато. Мне нравилось четыре.
Но, пожалуй, моим самым любимым словом было немецкое словечко kuscheln. Аналогов которому, по-моему, в мире просто не существует. Буквально оно означало – обниматься, нежиться, невинно ласкаться, прижиматься, греться о кого-то или что-то. Kuscheln можно было с любимой мягкой игрушкой, с домашними животными, с детьми, с теплым одеялом у камина или без, с любимым человеком или без, всей семьей или поодиночке, сидя или лежа в кровати, на диване, в кресле и даже на полу. При этом это чудесное слово было начисто лишено какого-либо сексуального подтекста. Что могло вызвать замешательство и неоднозначную реакцию у мужского пола, иногда путавшего это чувственное роскошество с любовной прелюдией.
Мне так нравилось это слово, заменить которое в своем родном языке было совершенно нечем. Поэтому несколько лет спустя, когда я уже жила в Германии, я придумала из этого немецкого корня свое собственное русское слово – кушелиться. И если холодным зимним вечером нам с детьми хотелось всем вместе залезть на диван с книжками и чашками горячего чая в руках, укрывшись