Да будем мы прощены. Э. М. Хоумс
М.Б. Левин, 2015
© Издание на русском языке AST Publishers, 2015
Хотите знать мой рецепт катастрофы?
Предупреждающий сигнал: прошлый год, День благодарения у них дома. Двадцать или тридцать человек гостей, цепочка столов из столовой в гостиную, внезапно упирающаяся в табуретку для пианино. Он сидел во главе самого большого стола, выковыривая из зубов кусочки индейки и вещая о себе самом. Я то и дело поглядывал на него, бегая с тарелками в кухню и обратно, и кончики пальцев у меня были перемазаны остатками пищи – клюквенный соус, сладкий картофель, холодный жемчужный лук, хрящики. И с каждым рейсом из кухни в столовую я ненавидел его все больше и больше. Всплывали в памяти все грехи нашего детства, начиная с его рождения.
Он вошел в мир через одиннадцать месяцев после меня, родился болезненным, потому что ему по дороге кислорода не хватило, и отвлек на себя чертовски много внимания. Хотя я всегда твердил ему, какой он отвратительный тип, сам он считал себя даром Божьим и держался соответственно. Ему дали имя Джордж, но он любил, чтобы его называли Гео – что-то ему мерещилось в этом стильное, научное, математическое, аналитическое. Я называл его Геод – как осадочную породу. Его противоестественная самоуверенность, его торжественно-самодовольная голова, облепленная белобрысыми прядями, высоко задранная, чтобы привлекать внимание, создавали впечатление, будто он и правда что-то знает. Люди испрашивали его мнений, старались заинтересовать его собой, а я никакого такого обаяния в нем не видел. Когда ему было десять, а мне одиннадцать, он был выше меня, шире в плечах, сильнее. «Ты уверена, что этот мальчишка не от мясника?» – спрашивал шутливо мой отец. И никто не смеялся.
Я притаскивал тяжелые тарелки и блюда, утаскивал кастрюли с коркой объедков, и никто не замечал, что нужна помощь, – ни Джордж, ни двое его детей, ни его смехотворные друзья – на самом деле прихлебатели у него на службе. Среди них – девица из погодной передачи и разные запасные ведущие, с прямыми спинами и волосами, распрямленными, как у Кена и Барби, а не прямыми, как у Клер – моей жены, американской китаянки, которая терпеть не может индейку и всегда нам напоминает, что у них в семье принято праздновать жареной уткой и клейким рисом. Жена Джорджа Джейн целый день хлопотала по хозяйству, готовила и убирала, и сейчас сбрасывала кости и объедки в колоссальный мусорный бак.
Джейн очищала тарелки, складывала грязные в стопки и бросала измазанные жиром приборы в исходящую паром мыльную воду. Взглянув на меня, она отвела волосы тыльной стороной ладони и улыбнулась. Я пошел за следующей порцией.
Глядя на ее детей, я воображал их в одежде переселенцев и в черных башмаках с пряжками. Представлял, как они выполняют работу, поручаемую детям переселенцев, – таскают ведра с молоком, как вьючная двуногая скотина. Натаниэл, двенадцати лет, и Эшли, одиннадцати, сидели за столом, как бесформенные кучки какие-то, сгорбившись, даже свернувшись, будто они беспозвоночные и их небрежно вывалили в эти кресла. Они глаз не отводили от своих экранчиков. Единственное, что у них двигалось, это большие пальцы рук – одна писала эсэмэски друзьям, которых никто никогда не видел, другой истреблял оцифрованных террористов. Это были дети-отсутствия: отсутствие личности, отсутствие характера и физическое отсутствие в доме всегда, кроме каникул. Их послали в пансион в возрасте, который иные могли бы счесть слишком юным, но Джейн как-то созналась, что это была своего рода необходимость: имелись намеки на общие трудности обучения, на несоответствие развития возрасту; и подразумевалось, что непредсказуемые перепады настроения Джорджа создают в доме не совсем идеальную атмосферу.
Звуковой фон обеспечивали два телевизора, громко состязавшиеся за внимание зрителей, которых не было. По одному шел футбол, по другому – фильм «Могучий Джо Янг».
– Я компанейский человек, душа и сердце любой компании, – говорит Джордж. – Король развлечений в сети, нахожусь в состоянии боевой готовности, двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю.
Телевизоры натыканы повсюду. Джордж не может быть один даже в уборной.
И еще, видимо, он не в состоянии прожить без постоянно звучащих подтверждений своего успеха. Десяток с лишним «Эмми» просочились из его кабинета и расползлись по всему дому со всякими прочими премиями и цитатами в резном хрустале, и каждая из них прославляла умение Джорджа переваривать популярную культуру и выдавать ее нам обратно – с едва заметной долей насмешки, чаще всего в виде получаса ситкома или часа новостей.
Центр стола занимало блюдо с индейкой. Я перегнулся через Клер и поднял его – тяжелое блюдо заколебалось, едва не вырвалось. Я напрягся, велел мышцам быть сильными и справился с работой, не уронив при этом зажатую сгибом другой руки кастрюльку с брюссельской капустой и беконом.
Индейку, эту «птицу наследия» (в чем бы оно ни состояло), натерли, расслабили, приправили до полной покорности, до мыслей, что не так уж плохо, если в некотором ежегодном обряде тебя обезглавят и начинят панировочными сухарями и клюквой до самой задницы. Птицу растили, внушая ей эту мысль, ради той даты, когда выпадет ее жребий.
Я стоял в кухне, поглядывая на птичий труп, а Джейн